— Да. Но я все равно не отступлюсь.
— Это мне больше нравится, — сказала она. — Вы даже не представляете себе, как мне это нравится. И вы сами тоже. Ваше «прошу» почти меняет дело.
— Почти? — сказал он.
— Да, почти. А вы не пробовали обольстить ту девицу на почте?
— Нет.
— Попробуйте. Мой муж как-то назвал ее паровой помпой общего пользования, но вряд ли он сам это придумал. Ну и пусть помпа. Вы не хотите никаких осложнений, мне они тем более не нужны. Она молоденькая, а я гожусь вам в матери. Знаете что? Попробуйте подружиться с ней, а не выйдет, приходите ко мне.
— Хорошо, я притворюсь, будто попробовал, и скажу вам, что ничего не вышло, а дальше?
— Дальше я постараюсь подыскать вам другую.
— Другой можете быть вы.
— Это я предвижу. Но сначала исчерпайте все прочие возможности. Если вам надо кого-нибудь постарше, неужели вы не пытались обольстить Анну Фелпс? Или была такая попытка?
— Откуда вы взяли, что мне нужен кто-то постарше?
— Ведь я сама такая. Может, даже на год, на два старше Анны Фелпс. У вас была связь с моей дочерью, а до нее с актрисой, которая играет в вашей пьесе. Потом вы вообразили, будто я умираю от желания сойтись с вами, а это значит, что вы сами не прочь со мной сойтись. Человеку вашего возраста прежде всего должно бросаться в глаза, что я намного старше вас. И…
— Да. И черт побери, кажется, намного умнее!
— Но это в порядке вещей, Янк. Ведь я гораздо старше вас. И гораздо дольше живу на свете. А впрочем, я ничуть не умнее вас, да вы этого и не думаете, но жизнь меня кое-чему научила. Грустно то, что Шейле я ничем не могла помочь. Если уж на то пошло, так она мне помогла.
— Своим длинным языком?
— Да.
— Значит, вывод таков, что у нас с вами никогда не будет романа?
— Правильно, — сказала она.
— Если только вы не измените своего решения.
— Изменить свое решение? Какое решение? Моя жена никогда не меняет своих решений. Правда, чтобы решиться на что-нибудь, у нее иногда уходит уйма времени, — сказал Сеймур Эттербери. — О чем это вы тут говорите, если мне дозволено узнать?
— О моей новой пьесе, — сказал Янк.
— О-о! — сказал Эттербери. — Вот не подозревал, что она знакома с вашей новой пьесой.
— Да я почти не знакома с ней. А теперь, когда ты вдруг вернулся, и вовсе ничего не узнаю, — сказала миссис Эттербери.
— Я хотел перепрыгнуть через изгородь, и у меня подвернулась нога, будь она проклята. И всего-то каких-нибудь четыре фута. Я думал, одолею. Перепрыгнуть перепрыгнул — и тут же шлепнулся.
— Надо сделать горячую ванну с английской солью, — сказала она.
— За тем я и пришел, а теперь разрешите мне удалиться. Нога болит, собака.
— Пойдем наверх, я провожу тебя. Янк, вы уж нас извините.
— Что вы! Я и так засиделся.
— Ты зовешь его Янком? Не слишком ли это вольно с твоей стороны?
— Не называть же мне его мистер Лукас, когда я гожусь ему в матери.
— Я гожусь ему по меньшей мере в отцы, но ты не слышала, чтобы я звал его по имени. Терпеть не могу фамильярности. О дьявол! Опять подвернулась. Велю наладить лифт, который был при матери. Зачем нам телефонная будка в доме? Подумаешь, какой шик! Нечего нам здесь шиковать.
— Не удивляйтесь, Янк, мы сделали телефонную будку из кабины лифта.
— Да, я догадался. Большое спасибо за ленч. Надеюсь, нога у вас скоро будет в порядке. Дайте я… — Он хотел предложить Эттербери свою помощь, но его жена замотала головой. Янка отсылали прочь, он был лишний здесь.
Вошел лакей, надевая на ходу черную куртку.
— Не надо, Вильям, — сказал Эттербери. — Ты зайди с этой стороны, дорогая, дай мне, пожалуйста, руку, и все. Нога же все-таки цела.
Им было безразлично, есть тут Янк или нет, и он ушел. Этот инцидент, сам по себе малозначительный, показал ему, какое положение он занимает рядом с четой Эттербери, рядом с их респектабельным супружеством, не говоря уже о самой Кэтрин Эттербери. Она могла говорить с ним откровенно, а через несколько секунд как ни в чем не бывало прогоняла его от себя из своего дома, из своих мыслей. Это была самая интересная женщина из всех, кого он знал, остальные казались девчонками, что, собственно, так и было. И его она заставила чувствовать себя рядом с ней зеленым юнцом, хотя он уже отвык считать себя таковым. Потерпев от нее афронт — афронт во многих отношениях, — он все же надеялся извлечь пользу из этого урока. Не так-то легко узнавать о себе некоторые вещи, особенно если ты должен бы открыть их сам, без помощи женщины, которая намного старше тебя. Может быть — впрочем, только может быть, — она притягивала его к себе, ибо он хотел кое-чему научиться у этой женщины, а не просто любопытствовал, как зеленый юнец, что она собой представляет. Может быть… может быть, и так. Если же он ошибается, перенося свои вожделения в интеллектуальный план, стоит ли совершать еще одну ошибку и заниматься самообманом? Нет, со всей честностью, со всем смирением надо признать, что его интересовала с самого начала именно женщина, а дальнейшее мудрствование — сплошная чепуха. Да, пусть она не умнее его, но жизненного опыта у нее больше. С тобою опыт твой, старушка, а ум пусть будет у других.