— Постарайтесь добиться, чтобы меня не засадили в тюрьму, — просит он среди всхлипываний защитника, и тот обещает ему заняться этим. — Шесть месяцев! Подумайте только, шесть месяцев.
Он выжимает свой платок, а Лорье[43]... смеется за его спиной.
Этот Лорье способен смеяться над любым страданием. И не то, чтобы он был жесток, — нет! Но в его жилах бурлит презрение к человеческому роду, и это презрение кривит и подергивает его тонкие губы. Его физиономия напоминает мордочку грызуна, крысы, — крысы, которую взяли за хвост и окунули в бочку мальвазии. Цвет лица багровый, — он сангвиник!
Под этой хрупкой оболочкой таится мужественная сила, и сквозь мелкие зубы, способные, кажется, разгрызть дерево, вырывается со свистом резкий уверенный голос, точно бурав, сверлящий уши судей.
Он весел, язвителен, даже дерзок. У него на языке не только соль, но и порох; он смешит и внушает страх своей иронией, которая то забавляет, то заставляет обливаться кровью, колет или терзает, как ему вздумается; причем сам он сохраняет полное бесстрастие.
Он — воплощенный скептицизм. Стрелок из любви стрелять и ранить. И он ловко играет своим оружием и своими убеждениями.
Этот маленький человечек без подбородка, без губ, с головой ласки или коноплянки — один из сильнейших умов своего времени, Маккиавелли своей эпохи... Маккиавелли, невзрачный на вид, насмешливый, всюду сующий свой нос, прожигатель жизни, потому что явился после Тортильяра[44], Жана Гиру[45], Калхаса[46] и Жибуайе[47].
Он не напишет «Государя», — этого нечего опасаться, — он пишет сейчас «Трибуна»[48].
Он встретил в суде одного южанина, молодца с черной гривой, хриплым голосом, кривого на один глаз, в нарочито неряшливом костюме. Все вместе взятое придавало ему необычный вид, как бы накладывало на него фабричное клеймо, метку, по которой его легко было узнать. Если б у него было два глаза, Лорье не обратил бы на него внимания; человек — как все, без бельма, без горба, ничем не выделяющийся, никак не подошел бы ему.
…………………………………..
Лорье не раздумывает и тянет руку за феноменом. Он выучит этого барана пробивать рогами отверстия, через которые найдут выход его корыстолюбивые желания и лихорадочное любопытство.
Он мог бы сам своими зубами прогрызть себе лазейку, но предпочитает, чтобы за него потрудился другой.
……………………………..
……………………………..
Он учуял свое время.
Сейчас требуется зычный голос, вульгарный жест, приемы площадного оратора, Тереза[49] мужского пола. Уже порядком надоели Шнейдер[50] и Морни[51], Кошоннет и Кадерусс. Буржуазия по горло сыта империей и хочет выказать себя воинственной по отношению к ней, после того как сама же создала ее своей подлостью, убийствами рабочих, ссылками без суда.
Сословная гордость, а также личная заинтересованность заставляют ее сердито смотреть на Бонапарта. Глаза Гамбетты[52] — причем тот, что прикрыт бельмом, в особенности, — бросают гневные взгляды, и в них угрозой горит смертный приговор власти.
…………………………………………………………………………………………………………
Манера Лорье — смеяться на форуме. Он любит жестокие мистификации и наслаждается ролью Барнума с тонким нюхом, чующим, что ветер дует в сторону паясничающих ораторов.
Ведь даже сама вульгарность Гамбетты способствует его популярности, а талант его питается идеями, глубоко банальными по существу. Комедиант до мозга костей, он не знает устали и, облачившись в львиную шкуру, нигде не сбрасывает ее: ни в буржуазном салоне, ни в веселом кафе, ни в подозрительном кабачке — везде и всегда подражает Дантону, даже за столом, даже в постели.
Он где-то вычитал, что Дантон, прежде чем отойти в вечность, заявил, что ему не жаль расставаться с жизнью, так как он вдоволь покутил с пьяницами и погулял с девицами. И вот он пьет, кутит, изображая Гаргантюа и Роклора[53].
Вокруг его кутежей и оргий создается легенда, и Лорье усиленно раздувает ее.
……………………………………………………………….
Эта смесь пьяного разгула и ораторского пустословия приводит в восторг молокососов, посещающих лекции Моле, и неудачников из кафе «Мадрид», и они кричат толпе:
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53