— Какие новости? Да вот, пожалуйста, читайте сами.
И уже другой голос, будто перебивая сам себя, заспешил:
«Вчера днем в Смольном был задержан Роман Малиновский, известный провокатор, бывший член Государственной думы...»
«Монахини Страстного монастыря обратились в аттестационную комиссию по введению классового пайка с ходатайством о перечислении монастырских послушниц из четвертой категории в высшую. Комиссия постановила предложить монахиням организоваться в трудовую коммуну...»
«Саратовскому совдепу переводится пятьдесят тысяч рублей на превращение дома Н. Г. Чернышевского в музей его имени...»
««Брянские Известия» приводят состав комитета бедноты Авиловского района. Состав образцовый. Вот он: отец Н. Ивановский — имеет один дом. П. Ф. Острокопытов — имеет два дома. М. Авилов — имеет три дома, бывший служащий полиции. Ю. Д. Тайхер — жена генерала, живет доходом с домов. С такой «беднотой» авиловцы не пропадут!..»
«В революционном трибунале рассматривалось дело бывшего сотрудника ЧК П. Я. Березина по обвинению его в том, что реквизированные им у некоего Васильева двести бутылок рому он не сдал в отдел хранилищ при ЧК, а передал распорядителю ресторана «Вена» Седулину...»
— Да будет вам! — перебил кто-то чтеца. — Как там на Восточном фронте? Под Бугурусланом?
— Какие подробности взятия Самары? — спрашивал другой.
— Нет, вы только послушайте! — не унимался разошедшийся чтец. — «Путем опроса содержателя и служащих ресторана выяснено, что четыре дня спустя после реквизиции вина Березин со своими помощниками в отдельном кабинете пили ром и коньяк, которые подавались им туда в большом количестве».
— А закусывали они, — вставил прежний чтец — тот, что сидел в углу, — высокопитательным бульоном: из картофеля, — и, ехидно подмигнув, скорчил рожу.
Тут уж и Александр Дмитриевич невольно улыбнулся.
Сейчас только он как следует разглядел этого витию из угла. Чистый высокий лоб, чуть прикрытый прядью смоляных волос, тонкие злые губы, холеные белые руки и неожиданно, нелепо, не вяжущиеся со всем этим домотканая поддевка, яловые сапоги. Не иначе как попович или сельский учитель, судя по всему, эсер, одетый ходоком.
Но тут массивная дверь скрипнула и распахнулась — стремительно вошел Ленин.
Давно уже Цюрупа не видел Ильича таким возбужденным. Всегда подтянутый, подчеркнуто сдержанный и вежливый, на этот раз он ни с кем не поздоровался и с ходу словно выплеснул распиравшую его радость:
— Товарищи! Только что Яков Михайлович по «Юзу» говорил с Берлином. Революцию в Германии можно считать совершившейся.
Почти все привстали со своих мест.
Кто-то крикнул:
— Ур-ра!
Послышались новые возгласы:
— Идем на Берлин!
— Даешь!
— В красный поход!
Владимир Ильич улыбнулся и мягким, но властным жестом унял крикунов:
— Немцы и без нас хорошо стреляют. Я думаю, они умеют это делать. Главное сейчас не в этом. — Он подсел к Цюрупе. — Главное слово за вами, Александр Дмитриевич! — Он обернулся к поварихе: —
Можно мне супу? Пожалуйста. — И, словно извиняясь: — Чертовски хочется есть!
И пока ему наливали суп, он, примостившись на краешке лавки, продолжал:
— Буржуазия, несомненно, пустит против германских рабочих куда более страшное, чем пушки, тысячи раз испытанное средство. Германские рябушинские будут душить революцию прежде всего костлявой рукой голода. Точно так же, как русские рябушинские пытаются душить нашу революцию... Вы меня понимаете?
— Кажется, начинаю, — тяжело вздохнул Александр Дмитриевич.
— И прекрасно! Прежде всего удесятерим свои усилия по заготовке запасов хлеба. Постановим, что в каждом крупном элеваторе создается запас хлеба для помощи немецким рабочим.
«Что это, всерьез? — Цюрупа с недоумением поднял голову. — Ведь не хуже меня знает положение... Вчера Москва получила продуктов, включая овес, жмых и сено, всего 85 вагонов. На всю Москву! — в тридцать, в сорок, во сто раз меньше, чем надо».
Ильичу тем временем подали тарелку. Он было занес ложку, но тут же приостановился и с видимым наслаждением вспомнил:
— Три месяца назад смеялись, когда говорили, что в Германии может быть революция, говорили, что только полусумасшедшие большевики могут верить в немецкую революцию. Называли — не только вся буржуазия, но и меньшевики и левые эсеры — большевиков изменниками патриотизму и говорили, что в Германии революции не может быть. Но мы знали, что там нужна наша помощь, и для этой помощи мы должны были жертвовать всем, вплоть до тяжелых условий мира...