— Больных паровозов теперь — шестьдесят процентов, вагонов — сорок пять.
— И все же! Где же остальные сорок процентов паровозов и пятьдесят пять — вагонов?
— А воинские перевозки? А санитарные поезда? А топливо? Донецкий уголек сожгли подчистую — для дров требуется вдесятеро больше платформ. Прибавьте морозы, заносы, истощение персонала.
— Не знаю! Не знаю... Если мы не возьмем к первому марта семьдесят процентов разверстки...
— Эх, Александр Дмитриевич... От голода нас избавит только победа Красной Армии.
— А до той поры что же, сидеть сложа руки? И ждать у моря погоды? А товарообмен? Разверстка ведь его не отменяет.
— Какой там обмен?! Общее количество наших мануфактурных запасов плюс производство текущего года — восемьсот миллионов аршин. Этого едва ли достаточно, чтоб одеть армию. Если пустить в ход все запасы резины, это даст двенадцать с половиной миллионов пар калош: по одной паре на человека в городах, или по одной паре на восемь человек в деревне... Керосину у нас — одна пятая часть потребности, спичек — полторы коробки на душу в год! Соли — по десять фунтов вместо двадцати пяти.
— И опять вы скажете, что спасение — в устранении причин, мешающих нормальному развитию хозяйства, и прежде всего в освобождении захваченных контрреволюцией районов?
— Скажу! А как же иначе?! Вы посмотрите на карту!..
— Эт-то что такое?..— В дверях показался Ленин.
Он помедлил несколько секунд, оглядывая неприбранную комнату, недовольно принюхался к пропитанному запахом валерьянки воздуху. — Что это за диспут?
— Да вот, — Свидерский виновато развел руками.
Цюрупа опустился на подушку, натянул одеяло до самого подбородка.
— Не хватает только табачного дыма! — поморщился Ленин, сделал по комнате несколько шагов и повернулся к Свидерскому. — Вы кто такой?
— Я? — растерялся Алексей Иванович. — Я, Владимир Ильич... Это же я!
— Кто «я»?
— Ну, я! — Он попытался поддержать шутливый тон Владимира Ильича. — Тот самый член коллегии Народного комиссариата продовольствия, который обычно сидит справа от вас на заседаниях Совнаркома.
— Ах, так? Ну хорошо. А умеете ли вы писать, уважаемый член коллегии? Очень хорошо! Берите лист бумаги. У вас есть бумага, Александр Дмитриевич? Так. Пишите: «Здесь лежит больной Цюрупа. К нему нельзя ходить». Написали? Очень хорошо! Кнопки найдутся?.. Теперь попробуем приколоть эту бумаженцию к двери, и непременно с той стороны...
В середине января Александр Дмитриевич начал поправляться и ходить по комнате. Не хватало ему, однако, душевного равновесия. Постоянно вспоминались минувшие баталии с меньшевиками, с эсерами. Да и сейчас долетали до него отголоски их выступлений. И казалось, не в уши — в душу входили эти вопли: «Все равно не удержитесь!»; «Утописты!»; «И сами пропадете и Россию погубите!»
В самом деле, сколько можно терпеть?! Такая большая хлебная держава — и голод, голод... И не поймешь, где труднее — на фронтах или на продовольственной работе? Каждый пуд хлеба не фигурально, не метафорически, а буквально полит кровью. И каждый, кто добывает сейчас хлеб насущный для страны, ставит на карту жизнь.
Каждый?
Да.
И он, нарком Цюрупа?
И он тоже. Он-то еще больше других, может быть...
В дверь осторожно постучали.
— Да, да, пожалуйста.
Вошел Ленин:
— О! Да вы совсем молодцом, Александр Дмитриевич.
— Учусь ходить...
— Скорей, скорей учитесь! Во время вашего отсутствия не было политического руководителя в Москве. Фронт прорван, и в этот прорыв ворвались мешочники. Будет очень трудно восстановить фронт. Завтра заседание ВЦИК, где будет обсуждаться политика Комиссариата продовольствия. Вам представляется защищать там продовольственную политику. Вы можете быть там завтра? Будете выступать?
— Вряд ли смогу, Владимир Ильич. Свалюсь еще посреди доклада — все дело испорчу.
— Да, да, правильно. Справимся без вас. Однако я хотел посоветоваться. Присядемте. Так. Давайте прямо... — Он положил руку на колено собеседника. — Вы считаете нападки на Компрод несправедливыми или в какой-то степени...
— Владимир Ильич! Во-первых, тот не ошибается, кто ничего не делает. Во-вторых, полное единодушие возможно только на кладбище.
— Да, да, безусловно! Компроду выпадает самая трудная задача. Вы знаете, как много у нас еще беспорядка в управлении крупными предприятиями, в учете продуктов крупных предприятий. А ведь это в несколько тысяч раз легче, чем учесть продовольствие, собираемое миллионами крестьян. Но ведь выбора нет. В стране вообще мало продуктов. Их недостаточно для того, чтобы накормить всех. И вы, продовольственники, поступаете как разумные хозяева, которые говорят: надо держаться сплоченно, только тогда мы сможем противодействовать попыткам идти вразброд, платить что угодно, ни с чем не считаясь, лишь бы быть сытым. Все это так. Но не кажется ли вам, что вы перегружаете корабль?