А после выпускных экзаменов разгильдяи из девятого выпускного намалевали перед крылечком школы на небольшом заасфальтированном пятачке, где обычно проводили общешкольные линейки, метровыми белыми буквами: «Людмила Петровна, мы вас любим! Вы лучшая!!! Ваш 9-й класс». Проклятые буквы портили вид, и ничто их не брало – ни бензин, ни растворитель. А если так каждый год начнут писать?! Во что превратится школьный двор? Вся школа собирается на линейку, а посреди двора написано, что Мумрикова, видите ли, лучше всех. Ей, директрисе, такого никогда не писали, хотя уж она всю душу без остатка… Просто никогда не заискивала перед детьми, высоко несла авторитет педагога. А Мумрикова вон что себе позволяет! Ударить ребенка! Скандал на весь район! На всю область! Да еще не какого-нибудь там Вовку или Петьку, а сына Галины Гаряевой! Ох, что будет… Сердце директрисы замирало, и она не понимала, от чего больше: от страха перед грядущими неприятностями, которые непременно последуют (надо знать Тимкину мамашу!), или от предвкушения того, как станет выкручиваться зарвавшаяся Мумрикова. Тут не поможет ни ее педстаж, ни «Зеленая лампа», ни надписи на асфальте!
Закрыв за собой дверь, Зинаида Васильевна прошла к учительскому столу и села. Мумрикова, зачем-то вытиравшая тряпкой совершенно чистую доску, тряпку уронила и теперь, опустив руки, стояла перед ней, как школьница, не выучившая урок.
– Мне все рассказали, Людмила Петровна, голубушка. Как же так?! – в голосе Зинаиды Петровны звучал неподдельный ужас, и сразу стало ясно – никакие резоны в расчет приняты не будут.
Людмила Петровна пожала плечами и виновато отвернулась в сторону. Ну не ябедничать же ей на Тимура, в самом деле. Тем более раз директрисе «все рассказали».
– Я понимаю, что Тимур не сахар и ведет себя порой безобразно, – добавив в голос сочувствия, продолжила директриса. – Но вы же понимаете… Он все-таки ребенок.
«Он законченный мерзавец», – мысленно произнесла Людмила Петровна и перевела взгляд к окну. По улице проехал трактор, и все заволокло пылью. Хорошо бы дождь прошел.
– Надо было как-то по-другому, – проговорила директриса. – Остановить, отругать. Телефон отобрать, в конце концов. Они совсем с ума посходили с этими телефонами, да еще в газетах об этом постоянно пишут. Вы понимаете, – Зинаида Васильевна понизила голос, – все бы ничего, и, возможно, мы бы с вами как-то выкрутились, мало ли кто что скажет, если нет реальных доказательств инцидента. Но ребята и ваш… поступок тоже сняли на телефон. Улики налицо. И если дело дойдет до публичных разбирательств…
«Вот уже и улики, – тоскливо подумала Людмила Петровна, рассматривая трещины на покрытой масляной краской стене за спиной у директрисы. – А я, значит, преступница».
– Между нами говоря, Анфиса Романовна сама часто провоцирует такое к себе отношение. – Зинаида Васильевна даже улыбнулась сочувственно. – Она так одевается… А ее манера вечно улыбаться? Взрослые поймут, но дети в этом возрасте бывают жестокими.
– Тимур не ребенок, – возразила Людмила Петровна. – Ему шестнадцать. И если он в шестнадцать не понимает, что человека, даже если он чем-то отличается от других, нельзя оскорблять, тем более женщину, пожилую женщину, значит, мы его ничему не научили.
– Мы не научили? – вскинулась директриса. – Мы должны учить математике, литературе, истории. Согласно образовательным стандартам. А хорошим манерам пусть учат в семье! Это не наше дело. Вы уж меня извините, Людмила Петровна, но я давно хотела вам сказать, что ваша привычка всегда вмешиваться не в свое дело не доведет вас до добра. И вот, пожалуйста, результат.
– Я виновата. И я отвечу за свой поступок, – глядя директрисе в глаза, сказала Людмила Петровна. У нее вдруг закружилась голова, и она думала лишь об одном – не хватало еще, как институтке, упасть тут, прямо в классе, в обморок. Скорее бы добраться до дома, а там… Что «там» – она не знала, но дома, говорят, и стены помогают.
– Ответите, – кивнула директриса. – Я со своей стороны могу пообещать вам, что если Гаряевы не поднимут скандала, то меры со стороны школьной администрации ограничатся выговором. Строгим, я полагаю.
Она тяжело поднялась со стула и направилась к двери. Обернулась и добавила, с интересом глядя на Мумрикову:
– Боюсь, что этим не ограничится. Вы же знаете Гаряевых. Что Галина, что Марат – два сапога пара.
Людмила Петровна стояла, глядя на захлопнувшуюся дверь. Да, Гаряевых она знала. Мать Тимура, Галина, дама нахрапистая и самоуверенная, обожавшая единственного сына, являлась главой сельской администрации. А отчим, Марат, в свое время вернулся из мест не столь отдаленных. Теперь он был хозяином всех трех шишимских магазинов и большого кемпинга на трассе с автомастерской, гостиницей для дальнобойщиков, шашлычной и сауной. Поговаривали, что и еще другими темными делишками занимался. Возле их трехэтажного коттеджа, единственного в селе, частенько останавливались дорогие иномарки с тонированными стеклами, приезжали ненадолго «Газели» с номерами других регионов. Но больше из-за высокого забора ничего не было видно. Такого забора, как у Гаряевых, тоже ни у кого в Шишиме не было. Великая китайская стена, а не забор. Марат дружил с местной милицией и охотно давал деньги на нужды школы. Поэтому все проделки его пасынка легко сходили с рук. Да и односельчане не связывались с Гаряевыми. Особенно после того, как один за другим сгорели три киоска и кафе, которые заезжие предприниматели открыли в Шишиме после того, как здесь стали покупать дома под дачи небедные жители областного центра. В селе были уверены: это дело рук Марата Гаряева. Но виноватых не нашли. А Гаряевы спустя месяц открыли неподалеку от пепелища кафе «Ромашка», и дела там, похоже, шли бойко.