– На охоту хошу, – говорил Мориц. – У меня сопака – снаеш, какая? У-у-у. Сферь. Итем с ней, – Мориц вставал с невысокой завалинки, показывал, как они идут, – втрук: стоп. Она фстает колом, фот так. Показыфает лапкой – там саяц. И патает.
– Зачем? – не понимал я.
– Как сатшем?! А фтруг я промахнусь по сайцу, по ней – нет. Фсяко пыфает.
– А тетка Катерина что делает?
– У нее – хосяйстфо. Тфе казы, пять куритс. Ты тумаешь, лехко? А я? Тоше знаешь… Окорот…
В небольшом огороде росла картошка, около хибары, где жили Мориц с Катериной, жались пара грядочек с луком и чесноком. Земли вокруг поселка лежало немеряно, земли никому ненужной, никем не тронутой.
– Почему не сажаете больше, почему не расширяетесь?
– Сатшем? Раньше пыло нелься, а сейчас уше не ната. Тетей нет. А сколько нам с Катушкой ната? Пустяки.
– Продавали бы.
Мориц смеялся до слез:
– Кто?! Катушка? Она бесплатно это-то отдает. Нашел спекулянтку.
– А ты?
– Я?! На базар?! Ты – турак?
В общем, это был философ натуральной школы, живший в мире со всем миром («трушно шифем»). Он не хотел ничего сверх самого необходимого. Его часто звали помочь, и он охотно приходил. Не все и не всегда было удачно.
– В прошлом коту сфинью посфали колоть. Мозес сфинью откармил. Хароший такой сфинья, путоф на тесять. В ательном сарайтшике. Пришло фремя калоть, а он поится или шалка ему, я не снаю. Пришел: пайтем, Мориц. Пайтем. Я куфалду фзял – не люплю острые претметы. («А как же шашка?» – перебил я бывшего рубаку). Не люплю, – повторил он с неудовольствием и продолжал, – пришли. Гофорю Мозесу: открой тфреку и отойти. Сфинья фыйдет, тут я его и утарю. Открыл Мозес тферку, сфинья фышел, а отойти он не успел. Я пыстро утарил. Как рас по калену попал. Нока в тругую сторону согнулся, сильно согнулся. Мозес закричал, сфинья испукался. Я фторой рас утарил. Упил. Почему Мозеса? Сфинью. Кстати, фтшера прихотил. Кто? Мозес. Про тепя спрашивал. Как хотит? Нока немношко не кнется. Софсем. Ни туда, ни сюта. Нитшего, трушно шифем.
В последний раз я был у него в разгаре лета. Мы приехали с женой, Мориц сидел на завалинке, вытирая коричневый лоб платком черного шелка.
– Не хати тута, – махнул он рукой на дом, – пусть они стороваются, папы, что с них фсять. Шарко там. У меня спирт есть, – продолжал он без перерыва, – только мяса нет. Суслика путешь?
В тени дома было градусов тридцать пять, пить спирт не хотелось решительно, но Мориц бы обиделся надолго. Бог с ним с сусликом, хлебом закушу, – подумал я.
– Буду.
– Малатец, – он быстро проскользнул в сарай и вскоре вышел с трехлитровой банкой, на которой почему-то было написано «Тормозная жидкость». До сих пор я не знал, что тормозную жидкость разливают в такую тару.
– Ты уверен? – спросил я, ткнув рукой в этикетку.
– Три тня пил, – успокоил меня Мориц, расставляя стаканы, – нет, не из этой панки, из такой ше. Атна партия. Паташти.
Он снова исчез в сарае и появился с синим эмалированным тазом, полным какого-то темного мяса. Принес полбулки хлеба, нож, пару вилок и несколько синеватых луковиц. В черепке была соль.
– Тафай, – сказал он, поднимая стакан, – рат тепя фитеть. Малатец, што приехал.
Мне показалось, что в банке был ацетон, только без запаха. Просто чудо то, что мне удалось протолкнуть в себя полстакана этого жуткого пойла. Мориц сочувственно хрупал луком.
– Тяшело, та? Фторая лекше пойтет, – он разлил по новой, решительно отстраняя все еще могучей рукой мои слабые попытки отказаться.
Он поднял стакан и сказал, глядя мимо меня на пыльную дорогу, ведущую как будто в никуда:
– Ты приехаль исталека. Там прохлатна, там люти, фота. Тут нитшефо нет. Ты приехаль ко мне. Спасипо тепе. Но тут тоше сфетит солнце. Тафай фыпьем са тепя и са солнце – пусть оно сфетит.
– Жарко, Мориц, – пробормотал я, чувствуя, что меня уже развозит, а сейчас еще добавим…
– Ты – турак, – добродушно сказал он, – малатой еще, пройтет с котами…
Олег Епишин
Яблоки из чужого сада
Врачи – народ суеверный, хотя не всегда любят в этом признаваться. Медикам хорошо известно, что если, например, ты согласился заменить кого-то на дежурстве, то непременно жди «сюрприза».
В этот раз я подменял коллегу, срочно уехавшую в деревню к заболевшей матери.
Причина, в общем-то, уважительная, а мне все равно было как-то неуютно на «чужом» дежурстве.
Летом в терапии районной больницы людей на лечении немного. Три язвенника с обострением, двое больных с пневмонией, один с пиелонефритом.
Я перелистывал истории болезни, готовясь к вечернему обходу, когда в дверь ординаторской кто-то робко постучался. Вошедшему мужчине было на вид далеко за пятьдесят, но он старался выглядеть моложе. Яркий спортивный костюм с курточкой на молнии, легкие «фирменные» кроссовки, на шее медальон на изящной цепочке.
«Доктор, можно мне домой сходить. Помыться, переодеться. Я в стационаре вторую неделю, сами понимаете», – переминался он с ноги на ногу. Душ в отделении не работал, горячей воды давно не было, да и с холодной летом перебои случались, так что пациенту можно было посочувствовать.
«А вы у нас с чем? – спросил я, доставая историю болезни, – как себя чувствуете?»
«Полиартрит, но сейчас лучше, а живу я тут неподалеку на поселке, в частном секторе».
«Ну, хорошо, – согласился я, – идите, только утром без опозданий! Чтобы в семь-ноль-ноль до пересмены были на месте».
Больной ушел, а мы с дежурной медсестрой отправились по палатам делать обход. Когда я вернулся в свой кабинет, уже стало вечереть, через открытое настежь окно повеяло прохладой. Прямо от забора больницы тянулись улицы шахтного поселка, утопающие в зелени садов. У кого-то во дворе заиграл баян, но вскоре умолк. Наступила тишина, только шаркала шваброй за дверями наша санитарка Шурочка. Я удобнее уселся в кресло и положил перед собой истории болезни. Не успел сделать и пары записей, как вошла Шура.
«К вам тут одна дамочка просится».
В дверях стояла худенькая женщина в простеньком, вылинявшем платьице и стоптанных, одетых на босу ногу туфлях.
«Прошу прощения, что отвлекаю. Мне только узнать. Вот принесла мужу горяченького покушать, а в его палате никого нет».
Она еще не успела до конца произнести фамилию отпущенного мною больного, а у меня уже «защемило» внутри. Только неделю назад на оперативке у главного врача разбирали случай, когда больной, числившейся в стационаре, пьяным был задержан полицией за угон мотоцикла. Поменялся дежурством на свою голову!
«Он на ночь домой попросился, вот я его и отпустил»
Женщина не смогла скрыть своего замешательства. Руки нервно забегали по пакету с едой.
«Так мы, наверное, разминулись по дороге, – смущенно произнесла она. – Извините, пойду я».
Хорошо, если так, подумал я, а вдруг ограбили? Вон, цепь на нем золотая или того хуже, под машину угодил ненароком.
Ночь выдалась неспокойной. «Скорая» привезла шахтера с непонятными болями в животе. Пришлось вызывать на консультацию хирурга. За суетой и телефонными звонками я то забывал, то опять вспоминал о потерявшемся больном и старался гнать от себя всякие нехорошие мысли.
Он вернулся в отделение ровно в семь утра, как и договаривались. На нем был тот же спортивный костюм и та же футболка, из чего я сделал вывод, что дома он, конечно, не был. О визите жены ему видимо ничего не было известно.
«Доктор, возьмите, это вам, – с улыбкой на лице протянул он мне корзину, полную отливающих глянцем золотистых яблок, – только утром с дерева сорвал».