Он посмотрел, репу почесал. «Не, — говорит, — это не мой пацан. Мой размером покрупнее, одет приличнее и так мелочиться не будет, если уж напишет „…уй“, так чёрной краской и во весь забор».
Сосед-то у меня интеллигент, язык подвешен. Он мигом куркулю ситуацию подробно обрисовал. Но, тот хоть и куркуль, а русский человек, и звать его наверно, Фома. Я не спрашивал. В общем, этот Фома сначала соседа выслушал, потом подивился, потом попробовал с мальчиком поговорить. Ага, он с тем же эффектом мог бы со своим забором поговорить. Потом раз ему сразу в челюсть хук с правой. Пацан даже не шелохнулся.
Хорошо, что у куркуля в его танке аптечка была. Палыч ручонку ему быстро перебинтовал.
Я покурил, пока они возились, на пацана повнимательнее посмотрел. В натуре, глазёнки у него неживые. Будто лампочки в них светятся. И никакого проблеска мысли. Чисто механизм какой-то. А так ничего, с двух шагов от настоящего не отличишь. И сандальки на ногах.
Куркуль говорит: «Щас он у меня сандальки-то откинет!» Опять в машину залез и вытащил ствол. Мы с соседом аж попятились.
«Оружие, — говорит, — самообороны». Ага, я у нашего участкового такой видел. Системы Макарова.
В общем, шмальнул куркуль пацану в голову пару раз. С близкого расстояния. Я ему, куркулю в смысле, кричу: «Ты чего, ирод, делаешь! Чуть нас с Палычем рикошетами не угробил». А в этом мелком ни одной дырки! Точно бронированный. С виду и не скажешь. Пацан как пацан, если не приглядываться. Пишет и стирает. Пишет и стирает. И всё одно это слово.
Тут на шум бабуля-божий одуванчик и внучок ейный из соседнего курятника выползли. Бабуля запричитала: «Что же это делается, в детей стреляють!»
«Иди, — говорю, — посмотри, что этот дитёнок пишет». Подошла. Посмотрела. Подумала. «Это, — говорит, — бесы в ём сидят». И ушла за святой водой.
А я ейного внучека, охламона-переростка за ухо цап! «Наверно, — говорю, — это ты, паршивец, научил мелкого заборы портить?» После второго поворота он и раскололся. «Я, — говорит, — научил. Хотел бабкиному соседу напакостить. Научил слово писать. А потом объяснил, что оно нехорошее и даже рассказал, что это слово означает. Мальчик сразу раскаялся, достал тряпочку из кармана и стал слово стирать. Но тут что-то в нём переклинило, он опять слово написал. Потом стёр. Так и стоит, пишет и стирает, пишет и стирает. Мне надоело на него смотреть, и я к себе на участок ушёл».
Я охламону бабкиному ещё ухо довернул и говорю: «Где ж ты его взял, приятеля этого своего?» «Нигде, — говорит. И не приятель он мне. Я с утра к бабке приехал, а он тут уже стоял. Ничего не делал, на забор смотрел. Мне интересно стало, подошел, научил. Пусти ухо, дяденька, больно!»
Да, этого хулигана надо слушать. Он хорошему не научит.
Отпустил я его ухо. Потому что бабка прибежала. Стала на пишущего пацана святую воду из пузырька лить. В принципе, мысль дельная. Был такой старый фильм с этим, как его, комиком французским, забыл, как его звали. Говорят, он помер уже. Так вот там инопланетяне от морской воды ржавели и рассыпались в прах, а ведь тоже были как люди с виду.
Но наш, видать, не из тех. Бабка на него весь пузырёк извела, а он всё пишет и стирает, пишет и стирает. «Сильны бесы!» — сказала бабка и убежала со своим внучеком и его красным ухом. Наверно, молиться пошла.
Стоим. Куркуль свою отбитую руку баюкает, я курю, а Палыч всё причитает: «Спасайте мальчика, спасайте мальчика!» Дался ему этот мальчик. Как куркулю его забор. Тоже, даром что рука в бинтах, причитает, что забор испорчен.
Вот, думаю, собрались, интеллигент, буржуй и святоша с оболтусом. Ничего сделать не могут! Опять мне, рабочему человеку, всё расхлёбывать.
Кинул я бычок в траву, подошёл к пацану сзади, да как оторву его от земли. Тяжёлый, гад! Я с ним пару шагов назад шагнул и поставил обратно. Он, пока я его тащил, всё в воздухе ручонками сучил. А как твёрдую почву под ногами почуял, сразу опять к забору шагнул и давай снова писать и стирать, писать и стирать. Всё то же слово из трёх букв.
Тут меня и осенило! «Тащи, — говорю, — Палыч, тачку и доску, какую пошире. А с тебя, — говорю, — куркуль, поллитра. Потому что твой забор сейчас будет от этой напасти избавлен. А коли ни, то ни, сам понимаешь. Без пузыря пусть он его хоть до дыр протрёт, моё дело сторона».
В общем, минут через десять пузырь у меня в кармане уже булькал. А тут и Палыч подоспел. Велел я ему доску держать. А сам хвать пацана и поставил его на тачку. Сосед ему тут же доску сунул под руки. Тот подмены не заметил. Сразу пошёл на моей доске писать-стирать. Так и покатил я его в тачке к себе на участок.