Чанчиков смотрел на коммивояжера подозрительно.
– А если вас больше интересует мир людей и событий вокруг, – продолжал тот, – то и эта область откроется немыслимыми горизонтами. Вы сможете слышать все разговоры вокруг, все ранее скрытые от вас тайны людей станут доступны, все их мысли и сокровенные фантазии.
– Вы серьёзно?
– О, да!
– Но как такое возможно?
– Технологическую сторону вопроса я, естественно, не могу вам раскрыть. Скажу одно – новые уши настроены на волновые вибрации, излучаемые объектами с оптимальной резонансной частотой, а мысль, как известно, тоже материальна. Давно доказано исследованиями ученых.
– А как они выглядят? – Гога быстро попался на крючок. Он присел напротив Зюли, и глаза его блеснули детским предчувствием чуда.
– Точно так же, как обычные человеческие, но есть один нюанс. Новые уши светятся в темноте...
***
Чанчиков шел обычным маршрутом на работу. Вокруг пели деревья удивительную музыку счастья. Голову кружили взмахи крыльев птиц. Весна скрипками улиц играла на струнах журчащих ручьёв. Это было неописуемо. Хлой Зюли не обманул – новые уши были чем-то волшебным, словно Гоге подарили уникальный орган чувств, который сделал его подобным богу. Он слышал всё, каждую деталь окружающего мира, и осознавал её, как частицу огромного, живого организма, красивого и величественного.
Придя на работу, сел за стол и долго еще пребывал в оцепенении, очарованный прекрасными звуками улицы. Уши были настроены на поток звуков, доносящихся в распахнутое окно. Он никак не мог сосредоточиться на своих непосредственных делах.
– Чанчиков! Вы пьяны, что ли? Что за расслабленный вид? – брякнул громом скверный и скрюченный сухой поганкой, как показалось Гоге, голос его начальницы Ларисы Фиськиной.
Он очнулся. Посмотрел на руководящего работника ясным взором и вдруг узнал всё о ней. Её голос открыл Гоге суть этой женщины. Она была глупа, малообразованна и курила, как паровая машина. В детстве прозябала закомплексованной дурнушкой и теперь, добившись руководящего поста, отыгрывалась за годы своих унижений на подчиненных. Её выдали тончайшие интонации и оттенки дикции. Чанчиков посмотрел на начальницу с некоторой степенью сочувствия и брезгливости. И она, в свою очередь, заметив это, ответила секундным испуганным взглядом.
– Займитесь делом, – сказала женщина как-то осторожно и даже с опаской, будто ожидала, что Гога может её укусить, после чего поспешно ретировалась.
А Гога понял, что теперь имеет над окружающими неоспоримое преимущество. Он начал вслушиваться в разговоры коллег и анализировать их. Сослуживцы, обычно болтливые и шумные, сегодня вели себя тихо. Надвигался квартальный отчет, и в офис то и дело приезжали разного рода начальники и комиссии.
Правда о соседях по столам открывалась быстро и беспощадно. Гармошкин Иван Адольфович оказался гнусным подхалимом и стукачом с бронхитом и учащенным сердцебиением. Курицина Светлана, работавшая младшим менеджером, обнаружила себя вульгарной потаскушкой с разумом улитки, а по её характерному причмокиванию и липкому языку (всё это было гипертрофированно слышно) стало ясно, что она первая в офисе амлетчица (как было принято называть такое дело в кругу коллег), впрочем, это было понятно и без новых ушей.
Андрюша Пилоткин подтвердил свою нетрадиционную ориентацию и одной лишь фразой высказанной по телефону кому-то – "Перезвоните, пажалста, завтра" доказал свою полную некомпетентность, а также – вялотекущий кретинизм. Зоя Осиповна Маклюй на самом деле скрывала в себе тайную королеву метеоризма в офисе, являясь алкоголичкой и истеричкой в условиях домашней среды. Щукин Глеб – молодой юрисконсульт, выдал себя рукоблудом, подонком и трусливым истериком, готовым вот-вот расплакаться при любой критической ситуации. Нового о своих коллегах Гога узнал немало. Все они на поверку оказались типами отвратительными и гадкими, способными только на подлость и карьеризм.
Во время обеда Гога побрел в столовую, где питались не только сотрудники его офиса, но и работники других контор. Он встал в очередь, и новые уши настроились на доносящиеся со всех сторон голоса. Как ни странно, они не сливались в один монотонный гул. Он отчетливо слышал и разбирал одновременную речь множества людей. Казалось бы, разрозненные разговоры о новом автомобиле, купленном в кредит, сыне, двоечнике и прогульщике, о близком конце света и скором разводе одряхлевшей певицы и её молодого мужа, артиста легкого жанра, были чем-то совершенно не сопоставимым. Но при новых ушах информация сплеталась в один удивительно четкий ритм жизни. Город, его люди и их проблемы, их мечты и желания, их страхи и надежды соединялись в одну гармоничную и, в тот же миг, довольно неприятную мозаику, смысл которой сводился к простому и очевидному факту — жить и жрать. Как можно дольше и больше.