В жилище деда все поменялось – было чисто и аккуратно, чувствовалась женская рука; в воздухе пахло пирожками. Я разулся и проскользнул в кухню. Встретился взглядом с пожилой дамой лет так за шестьдесят, она доставала из печи источник изумительного аромата.
– Здравствуйте, простите, не знаю вашего имени, а где Михалыч? – я опустил глаза.
– О, Женя, садись… чай будешь? Вот растегайчиков попробуй. Мария меня зовут, но можешь называть меня бабой Машей. На обход он ушел, часа через четыре будет, не раньше, – она выкладывала стряпню на широкую тарелку.
– Откуда вы знаете мое имя? – я был удивлен.
– Так Старый все уши прожужжал, художник и рыбак приехали. Дениску-то я уже давно знаю, он тут частый гость. Значит, ты художник, а имя твое, оно же на картинах написано, – баба Маша тепло улыбнулась.
– На каких картинах? – я никак не мог сообразить.
– Как на каких – на твоих… – теперь уже она ничего не понимала…
Повисла пауза…
– Пойдем со мной, – она взяла меня за руку и отвела в большую комнату.
Димка, слезы покатились из моих глаз: на стене двумя аккуратными рядами, обрамленные деревянными рамками, тщательно покрытыми лаком, – действительно, висели мои рисунки. Помнишь, те самые, что я писал гуашью на оргалите, который отрывал со стен зимовья. Почему память вычеркнула это из себя? На каждой – дата, название и моя старая подпись «Женя Соскин».
Вот здесь ты с Бандитом, держишь огромного краснопера. Здесь Михалыч на конопляном поле, с косой и мешком. Правда, больше на клубнику похоже. Здесь Байкер спит под ивовым кустом. Картина называется «Усталый странник» – я аж засмеялся, помню, как писал её – пьяный он в сопли, странник этот. А тут огромный сом на лету хватает цаплю. Красивая картина вышла. А тут мы все нарисованы: Михалыч, ты, Славка, Рома и Денчик: вечно молодые – вечно пьяные. А это вид из окна зимовья. Сейчас он другой уже. Помнишь, тот наш приезд, когда три дня шел ливень, мы даже из избушки не выходили. Последняя называется «Полет дракона». Вообще не помню, неужели это моя работа? Да, моя – вот подпись… Рисунок замечательный: на фоне рассветного солнца, переливаясь чешуей, расправляет могучие крылья мифический зверь. Пасть обнажает огромные клыки, а глаза его горят зеленым огнем. Год две тысячи шестой – значит, это был наш последний приезд сюда. Интересно, что заставило меня написать такое? Наверно, Перумова начитался. Я прикоснулся к шероховатой поверхности рисунка рукой…
– Это его любимая, – привела меня в чувства баба Маша. – смотри, сынок, тут еще одно место под картину. Порадуешь старика? – она вложила пирожок мне в ладонь.
– Не знаю, не могу писать – вдохновения нет… – я надкусил пирожок. С капустой. Обожаю с капустой.
– А ты нарисуй того, кого нет на этих картинах.
– Кого же это? Вроде все есть.
– Ну как же все? Смотри вот Старый мой, вот Денис – Рыбак, как всегда, щурится на солнце. Это Слава – Бандит, ну и лицо у него, и правда, разбойник, и татуировка тюремная какая-то. Рома – Байкер, самый старший из вас, Димка – Юрист, даже здесь с аккуратной прической. Дед часами может смотреть на эти картины и рассказывать о каждом, вы ему как родные… Одного не хватает, длинного такого, с бородой. Догадываешься, кого? – она опять улыбнулась.
– Женьки Художника… – услышал собственный голос, – но как же я себя нарисую? Да и муза давно забыла дорогу ко мне.
– Я долго смотрела на твои картины – на них всех одно и то же место… Наверно, твоя муза ждет тебя именно там. Сам приди к ней, а там и себя увидишь, – как она узнала? Даже не стал гадать.
– Баб Маш, а на машине сейчас на Старый мост добраться получится? Нет? Ладно, пешком схожу ради такого дела, – я быстро запихал в себя остатки пирожка.
– Пешком не успеешь – стемнеет. Буран возьми, на нем за двадцать минут домчишься. Вон в том сарае стоит, – морщинистая рука указала на окно.
– Да неудобно как-то, да и управлять я им не умею.
– Все удобно, бери. Денис умеет – вдвоем езжайте. Как раз к приходу старого обернетесь. Дениске пирожков возьми.
Взяв три пирожка для друга, я выбежал на улицу. Солнце ползло к земле – надо было торопиться.
Ворвавшись в зимовье, застал Денчика в той же позиции.
– Женя, ты больной, что ли? Пошел за рассолом – пришел с пирожками. А что, молока не было до кучи? – красные опухшие глаза прожигали на мне дырку.
– Брядь, рассол… Нет времени… – достал бутылку портвейна и протянул страждущему. – Одевайся, надо ехать.