Александра Мустыгина
Последний из Несущих свет
Я глянул на часы – еще около получаса. Моя внучка Даша посещает воскресные занятия при нашем храме, а я обычно жду ее здесь, во дворике. Что еще нужно в нашем возрасте? Тишина, птички, клумбы с ноготками да лавочка, – прелесть, словом. Сиди на солнышке, грейся.
У входа в храм о чем-то спорят пьянчуги и попрошайки. Эх… Я не гонитель нищих, но как можно себя самих загонять в такой вот жизненный тупик? Наверняка, у каждого из них своя история падения, быть может, эти люди просто не нашли в себе сил справиться с несчастьями, выпавшими на их долю, скажете вы. Но моя жизнь тоже не сахар. Я воспитываю Дашу один, потому что родители променяли ее на наркотическую заразу, и мне было тяжело, порой невыносимо, но я же не спился, не опустил руки! Разве не для того и дана нам вера, чтобы преодолевать все препятствия, кои шлет нам Господь, дабы укрепить нас духовно и упростить дорогу в Царствие Его? Я посмотрел на деревянное распятие в глубине дворика и вздохнул. За кого Он страдал? Неужели за этих…
Как пахнет цветущая вишня… Через две недели Пасха. Надо будет попросить соседку, чтобы и на нашу долю испекла куличей, она их вкусные делает – сладкие, с изюмом, внутри аж желтые… А в том магазине больше пасху брать не буду, в прошлую Пасху брали, не понравилась совсем – творог хлопьями, изюму мало, да и сахару пожалели. А сколько денег за это дерут? На таком-то празднике наживаются! Совсем в людях веры не осталось.
Мужчина лет сорока прошел мимо, бросив мне робкое «Доброго утра». Я не ответил. С чего мне отвечать? Я его не знаю, и вид у него не ахти: одет бедно, тощий, потрепанный какой-то, непромытый. Он остановился, поднял что-то с дороги и осторожно посадил, как оказалось, жука на куст.
– А то раздавят еще… – пробубнил чудак и, как на зло, уселся на дальний край моей лавочки. Будто остальные все заняты были! Я отвернулся.
– Скоро Пасха… – услышал я глухой голос. – Я раньше не понимал этот праздник. Нет, не то что не понимал, не принимал его. И Бога тоже… Нас было много, тех, кто не принимал Бога. Теперь-то все по-другому… Красиво цветет вишня, да? Жаль, что недолго. Но так и должно быть, ведь цвети она постоянно, кто бы заметил, как красива она и кто бы узнал, как вкусны плоды ее...
Я глянул через плечо. Сдавалось мне, этот тип разговаривал сам с собой. Заводить беседы с явно маргинальными элементами для меня неприемлемо, и я промолчал. Зачем я не прихватил с собой газеты? Сделал бы вид, что читаю.
– Видел сейчас в церкви вашу внучку, – опять заговорил этот. – Она спросила, обязательно ли надо исповедаться или можно ночью, когда никто не видит подойти к иконе и попросить у Бога прощение? Говорит, тогда и извиняться не придется, и прощение вроде как попросил, – он заулыбался и потер лоб. – Смешная она у вас, но такая чистая… Дети…
Я насторожился.
– Откуда вы знаете мою внучку?
– Видел, как вы вошли с нею в храм.
Я вновь посмотрел на дверь – скорей бы уж закончилось это занятие, а Даше обязательно сделаю выговор, сколько раз повторять: не разговаривай с незнакомцами!
– А знаете, – придвинулся ко мне ближе мужчина, – я ведь тоже так думал, что если только Бог простить может, то и не стоит перед человеком исповедоваться. Я очень долго совсем не признавал своей вины, не понимал, что сделал не так. Почему проклят? За что? За свободу? Потому что ушел от Него? За то, что не захотел жить под Его взором? А потом понял, как ошибался. Знаете, как бывает, дети, подростки на своих родителей раздражаются, ругают их за заботу… Им все кажется, что их свободу ущемляют, им жить по чужой указке велят, а на самом деле, ведь родители о них, глупых, заботятся, а они не понимают… Они из дома уходят, а родители седеют, глаза выплаканы так, что того гляди вместо слез кровь потечет… Так и Господь заботился о нас, любил нас, а мы супротив Него оружие свое подняли… Отреклися, во тьму ступили…
Голос его дрогнул, и он смолк. Чудак говорил так проникновенно и болезненно, что христианское милосердие не позволило мне не обернуться. Он все также жалко сидел на краю лавочки, поджав ноги в затасканных кедах, сгорбившись, и тоскливо глядел куда-то сквозь стену монастыря. Нет, на пьяницу он не был похож. Я спросил его, что у него случилось.
– Я предатель, – устало ответил он и поднял на меня тусклые глаза.
Наверное, и с вами бывало нечто подобное, когда вроде бы сидит себе человек, говоришь с ним – все нормально, а как в глаза заглянешь, так словно к каленому железу прикоснешься. Вот так и я теперь уставился в землю, не понимая, почему мне вдруг стало не по себе.