да красавец репейник — до неба одни шипы.
От пригорка — полого, уже выдыхай, недолго
до реки. Берега — глинозём, как ныряешь — муть.
Помню, время тянули, лелеяли, а без толку.
Колея, колея... Полусонный обратный путь.
Вскинешь голову — виснет в малиновом небе сокол.
Слышен лай-перебрёх по далёким чужим дворам...
И крестил нас вослед переплётами древних окон
с невысокого берега речки безглавый храм.
ОСТРОВА
Когда я устаю от зим и лет,
Тревоги, суеты, столичных башен,
Мне снятся острова, которых нет, —
Солёные обветренные кряжи.
Давай, встречай меня, архипелаг,
Нагрей под солнцем каменные глыбы.
Я всё-таки опять не умерла.
И там, где выживали только рыбы,
Где небо в мокрой радужной пыли
И лунный диск отсвечивает алым,
Где ищут пятый угол корабли
И бьются, как безумные, о скалы,
Я выплюнута морем на песок
И строю недостроенные замки.
Со мной опять шуршание осок
И призрак тонкой девочки в панамке...
ЗИМА. ЛИНИИ
Мир забывает привычные линии.
В белом морозном окне разгляди меня —
так, что-то снежное шарфом обмотано...
Зиму хотели — да вот она! Вот она...
Это сон. Белый шум.
Время банок с вареньем, да...
Ты исчезаешь до утренних сумерек
в белом дыхании, мареве-куреве.
Ложечка звякнет. Целуешь на вдохе, и —
улица, холод, рекламные сполохи.
Это снег. Серый свет.
Одинаковых дней слюда.
Небо сползает на крыши, на плечи мне.
Старый троллейбус, намаявшись к вечеру,
звякнет оставшимся: что же вы? как же вы?..
Свет из пекарни хрустящий, оранжевый...
Это ночь. На стекле
драю мутной луны латунь.
Тьма мотыльковая сыплется в улочки.
Ты возвращаешься ближе к полуночи.
Я обнимаю: как холодно, боже мой!
Ты говоришь: скоро лето, хорошая.
Ты вдыхаешь декабрь,
выдыхаешь в него июнь...
НА КРАЕШКЕ ЛЮБВИ
На краешке любви, на линии огня,
где сполохи зари вылизывают крыши,
к судьбе моей привит побег такого дня,
в котором мы с тобой одним дыханьем дышим.
На краешке любви, где улочки юлят,
смещая и дробя границы тьмы и света,
луна успеет свить гнездо на тополях,
и вылупятся сны оранжевого цвета.
Однажды тишина придёт на водопой –
с ладоней наших пить осенние закаты.
И будем вспоминать, как за руку с тобой
по краешку любви ходили мы когда-то...
МАМЕ
Слишком мало времени на любовь.
А сидеть бы, слушать, не отпускать.
Как дитё, за юбку ходить с тобой,
Седину рассматривать на висках.
Может, чаю? Зябко, в окне зима...
И налить, и ложечкой позвенеть.
Всё жила не рядом, а возле, мам,
И почти прожита вторая треть.
Разрослось под окнами тополей.
Два окна на север и два – на юг.
Ты в окошко машешь мне столько лет...
Всё, что есть, молитвой далось твоей.
Ты прости мне, мам, слепоту мою...
НИ СЛОВА
...И помнить сны, и стоны, и слова
не просто наизусть, а каждой клеткой.
И руки благодарно целовать
за то, что я пляшу марионеткой,
почувствовав желание твоё.
Снимать одежду, стаскивать бельё...
В испарине смотреть, как утро брезжит,
роняя тени бледные на нас
сквозь дикий хмель, которым дом увит...
И никогда ни слова о любви —
за то, что до тебя, когда-то прежде,
о ней другим твердила столько раз...
ВРЕМЯ. УЗОРЫ
Время стало послушным: попросишь — и не бежит.
Мы сидим с ним вдвоём на скамейке в чужом дворе.
А вокруг невозможную зимнюю миражизнь
прожигают снежинки, сбиваясь у фонарей.
Синий звон холодрыги — тревожный скупой бемоль.
Напридумает ложная память себе утех.
И мерещится город — старинный, не твой, не мой.
Не из этих времён, а быть может, и не из тех.
И дымят по-над городом трубы, и снег скрипит,
и на розвальнях катит незнамо куда и кто.
Беспородные псы выгрызают свои репьи,
и холодное небо растрёпано и желто.
Переулок озяб, поджимает короткий хвост.
Я закрою глаза и пройду по нему на спор.
Мне знакома ограда у церкви, знаком погост,
и шевелятся губы — я знаю, что тянет хор...
Стало время беспамятным, вяжет в один узор
всё, что было и не было... Небо черней зрачка.
Мы сидим на скамейке. Я знаю и этот двор,
и другие дворы, переулки, дома, века...