Как только группа вышла на темную улицу, ее окружила толпа потрясавших кулаками сторонников большевиков, которые потребовали казнить правительственных чиновников и бросить их тела в реку. В тот же момент в их сторону был открыт огонь из нескольких разных мест. Это занявшие Петропавловскую крепость большевистские солдаты и матросы, увидев двигавшуюся в их направлении толпу людей, решили, что их атакуют, и откликнулись очередями пулеметного огня. В разразившейся общей панике и правительственные министры, и участники угрожавшего им смертью сборища рассыпались в поисках убежища. Моряки и красногвардейцы, которым было приказано отконвоировать пленников в крепость, каким-то образом все же ухитрились собрать их и поспешно протолкнули через мост под укрытие крепостных стен [3].
После того, как Пальчинский и другие деятели Временного правительства были доставлены вовнутрь, их пересчитали, зарегистрировали по именам и препроводили в камеры Трубецкого бастиона — старинной части крепости, служившей местом заточения уже не одного поколения российских диссидентов (в частности, многими годами ранее здесь содержался наставник Пальчинского Петр Кропоткин). Там Пальчинский оказался в разношерстной компании других узников, причем иные из них были упрятаны под замок еще до происшедшего месяцами ранее падения монархии. В течение последующих четырех месяцев он находился среди этих людей, в числе которых были политические приверженцы социализма, монархии и либеральной демократии. Наиболее известными из них были: Михаил Терещенко — украинский предприниматель и бывший министр финансов и иностранных дел Временного правительства, Владимир Пуришкевич — один из лидеров реакционной фракции дореволюционного законодательного органа умы), Питирим Сорокин — видный социолог и впоследствии профессор Гарвардского университета, Владимир Сухомлинов — военный министр царского правительства в период с 1909 по 1916 годы, а также ведущие представители конституционно-демократической партии Федор Кокошкин и Андрей Шингарев.
Заключенные содержались в маленьких, холодных и грязных камерах с единственным густо зарешеченным окном [4]. Им предписывался строгий, хотя и не бесчеловечный, режим дня. После подъема в 7 часов утра каждый из них получал кипяток, маленькую порцию сахара и четверть фунта хлеба. В полдень им опять выдавали кипяток, а также немного капусты и по кусочку мяса, в 4 часа пополудни они получали чай, а в 7 часов вечера — еще одну порцию кипятка вместо ужина. С 8 до 10 часов вечера заключенным позволялось встретиться друг с другом и перекинуться словом-другим. В камерах была электропроводка, однако напряжение в ней поддерживалось лишь около одного часа в сутки. Заключенным разрешалось вести ежедневный почтовый обмен с внешним миром, а раз в неделю к ним допускались посетители. Нина Александровна регулярно навещала Петра Пальчинского и уносила с собой рукописи статей, которые он продолжал писать в тюрьме. Одна из этих статей, посвященная восстановлению экономической жизни в России, была в самом деле опубликована, правда с изъятием слов Пальчинского о «взгляде из окна его тюремной камеры» [5].
Пальчинскому и его товарищам по заключению разрешалось посещать службу в соборе на территории крепости, который был известен по всей стране как место захоронения российских царей. Иные из заключенных не отличались религиозностью, но посещение собора, где можно было постоять среди гробниц самых знаменитых людей в российской истории, было событием, которого каждый из них всякий раз с нетерпением ожидал.
Некоторые из них хорошо знали историю России и посвящали своих товарищей в зачастую низменные и кровавые подробности биографий прежних правителей их страны.
В начале своего пребывания в Петропавловской крепости Пальчинский находился в весьма хорошем расположении духа. Как и многим его товарищам по заключению, ему и прежде случалось близко познакомиться с интерьером тюремных камер, и он был уверен, что они останутся в живых. Он был избран старостой группы заключенных, содержавшихся в ближайших друг к другу камерах (ими были Кишкин, Терещенко, Рутенберг, Авксентьев, Сорокин и Шмелев)., «Будь спокойна и не волнуйся, — писал он Нине Александровне 28 октября 1917 года. — Как знаешь, у меня всегда чем хуже, тем я веселее и спокойнее… [П]пожалуйста никаких личных хлопот по моему адресу» [6]. Двумя днями позже он замечал: «…после собачьей жизни последних 8 месяцев я отдыхаю и даже доволен, что никого нет около». В письме он дал рисунок своего жилища-камеры № 43 в Алексеевском равелине, отдельно стоящем крепостном сооружении с двумя выступающими из бастиона каменными набережными. Еще десятью днями позже он писал жене, что тюремщики разрешают им читать кое-какие газеты, преимущественно большевистскую «Правду». Прекрасно зная о том, что его письма просматриваются цензорами, он, тем не менее, охарактеризовал «Правду» как «полную лжи» и пошутил по поводу «грязных рук», через которые проходят его письма, прежде чем попасть к жене [7].
Вскоре положение заключенных стало ухудшаться. Комендант тюрьмы Павлов сообщил им, что воинственно настроенные солдаты и матросы угрожают ворваться в крепость и убить «вождей старого режима», якобы удобно устроившихся за ее стенами. И действительно, двое товарищей Пальчинского по заключению (Кокошкин и Шингарев), переведенные для лечения от туберкулеза более доступный для воинственных революционеров тюремный госпиталь, были вскоре убиты в результате налета последних. После известия об этом ужасном событии настроение заключенных резко упало.
ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ ТЮРЬМЫ
К началу 1918 года правительство большевиков стало более терпимо относиться к «буржуазным специалистам», нуждаясь в их помощи для организации хозяйства и ведения Гражданской войны. 7 марта 1918 года Пальчинский был освобожден из Петропавловской крепости. Однако он не провел на свободе и четырех месяцев: 25 июня его снова арестовали, причем без предъявления какого бы то ни было конкретного обвинения. На этот раз он пробыл за решеткой почти девять месяцев. Когда он сидел в тюрьме, группа левых эсеров — членов террористического крыла партии, с которым он категорически расходился во взглядах, — предприняла покушение на жизнь Ленина; в ответ на это советское правительство объявило, что в случае убийства кого-либо из правительственных чиновников будут казнены 22 известных арестанта (среди которых значился и Пальчинский).
Однако Пальчинский и на этот раз избежал гибели, выправившись словно «ванька-встанька», с которым его сестра по отцу Юлия сравнивала его девятью годами раньше. Швейцарский социал-демократ Карл Моор, осведомленный об инженерной деятельности Пальчинского в Европе, написал Ленину письмо с настоятельной просьбой о его освобождении. Ленин в свою очередь отписал главе петроградского отделения ЧК Григорию Зиновьеву:
Тов. Карл Моор, швейцарец прислал мне длинное письмо с просьбой освободить ПАЛЬЧИНСКОГО ибо он-де крупная техническая и организационная сила автор многих трудов и т. п. Я слыхал и читал о Пальчинском как спекуляторе и пр. ВО ВРЕМЕНА КЕРЕНСКОГО.
Но я не знаю, есть ли теперь данные против Пальчинского? Какие? Серьезные? Почему не применен к нему закон об амнистии?
Если он ученый, писатель, нельзя ли ему — в случае наличности серьезных улик против него — предоставить условия особо льготные {например, домашний арест, лабораторию и т. п.) [8].
Серьезных улик против Пальчинского не оказалось, а его способности хорошо соответствовали новой советской политике привлечения старорежимных специалистов для решения промышленных задач. 17 марта 1919 года он снова был освобожден из тюрьмы. Опасаясь возможности повторного ареста, в течение последующих восьми-девяти месяцев он жил у своих друзей (И.М. Губкина и Л.Т. Рабиновича) в Москве, избегая Петрограда, где оставалась его жена.