— Прими, государь, — Никифор ставит рядом со мною столец, смахнув с него воображаемую пыль рукавом, бережно вынимает из футляра подзорную трубу.
— То дело, — одобрительно киваю я. — Чего встал, Иван, садись, писать удобнее будет.
Вновь, пряча улыбку, вглядываюсь в клубящееся вдалеке дымовое марево. Очень уж забавно у моего секретаря рожу скривило. Виданное ли дело, в присутствии стоящего государя, на царское место сесть. И Никифор глазами обиженно хлопает. Не для дьяка же тащил! А о звонаре и говорить нечего. Как забился в угол, так там и замер, почти не дыша; не отсвечивает.
Ничего, пускай терпят! Просто состояние у меня сегодня какое-то взбудораженно-приподнятое. С самого утра, как только канонада со стороны Поклонного холма начала набирать силу, места себе не нахожу. По дворцу мечусь, дворцовую челядь своим появлением распугивая. Я и на колокольню эту восьмидесятиметровую потому полез, что больше мочи сидеть в четырёх стенах, ожидая вестей, просто не было. Ещё немного и сорвался бы, поскакал к Ивану Куракину под ногами мешаться и битвой руководить помогать. А так хоть весь ход сражения своими глазами увижу, ну и нервы на свежем ветерке в норму приведу.
Ничего, сегодня всё решится. Не думаю, что Сигизмунд с Жолкевским станут бездействовать, ограничившись лишь наблюдением за схваткой Ходкевича со Скопином-Шуйским. Должны на приготовленную для них Василием Григорьевичем приманку клюнуть. Всё же ворваться почти без боя в город и, одним решительным броском захватив Кремль, сразу решить в свою пользу исход всего сражения — соблазн, от которой очень трудно отказаться. Особенно имея подтверждение о лояльности ближнего боярина от князя Черкасского, будто бы вступившего с Грязным в сговор и держа того же Грязного за горло угрозой казни его любимого внука.
Вспомнив о попавшем в плен телохранителе, я зло сжал кулаки. И ведь не сделаешь ничего! Даже пригрозить, что если они Бориса тронут, мы с их пленными тоже церемонится не будем, нельзя было! Тогда Жолкевский сразу бы понял, что «предательство» Грязнова и письмо от князя Черкасского Филарету — ловушка. Ну, ничего. В самом ближайшем будущем, я поляков отучу к русским пленным по-скотски относится. Пусть только сунутся. Каждое действие имеет своё противодействие.
Словно услышав мои мысли, сдвинулась с места и армия Жолкевского. Застрельщиком выступила лёгкая конница врага состоящая из казаков и мелкопоместной шляхты. Всадники, не обращая внимания на довольно плотный огонь из пушек и пищалей, быстро подскакали к стенам напротив Чертольских и Арбатских ворот, засыпали стены градом стрел и выстрелов из пистолей. Следом, бешено ревя в сотни глоток бросились пешие воины со связками фашин в руках.
— Всю рвань вперёд бросили, — прокомментировал увиденное Никифор, — лишь бы вид сделать, что на стены лезть собираются. А сами даже из пушек ни разу не выстрелили.
— Верно, — согласился я с рындой. — Не собираются поляки всерьёз на штурм идти. Сигнала от Ваньки Черкасского ждут. Вон уже и панцирная конница к Чертольским воротам выдвигается.
— Так князь Черкасский воровство замыслил, государь⁈ А как же?..
Я отмахнулся от дьяка, направив трубу в сторону надворной башни над Чертольскими воротами. Не ведает мой секретарь о готовящейся для поляков ловушки, ну и ладно. У него другие приоритеты, с военным делом не связанные. Я его и взял сюда с собой только потому, что если вдруг что-то важное в свою трубу разгляжу, можно было быстро эти сведения князю Куракину передать. Для того и шкатулку с верёвкой взяли, чтобы Никифор быстро написанное сообщение вниз спустил, а там уже найдётся кому к князю его доставить. Вон сколько народу возле колокольни столпилось. Типа, охраняют.
Вот только вряд ли я чего дельного разглядеть смогу. Только общую картину, да и то. Всё же нужно будет этот прибор до ума доводить. Сложно какие-то подробности разглядеть, когда всё увиденное тёмное, нечёткое да ещё и кверх ногами бегает. Мучение одно. Вот и теперь, я до рези в глазах вглядывался в суетящиеся на стенах воинов, тщетно пытаясь разглядеть среди них Яниса.
Литвинова я в свой план взорвать надворную башню над Чертольскими воротами и тем самым на время запереть часть польского войска в своеобразном котле, посветил. И тот тут же вызвался принять участие в операции, указав на самое слабое место в задуманном: мародёры.
Мысль о том, что московиты настолько обезумели, что под собственную башню подкоп подвели и фугас заложили, ни одному шляхтичу в голову не придёт. Слишком дико это звучит. Но сколько бы вражеских воинов не ворвалось в город, всегда найдутся желающие немного поживиться. И ближайший к городским воротам дом, в подполье которого и начинается подкоп, они своим вниманием скорее всего не обойдут. Взрыву помешать они не смогут, но и времени выждать, пока в город протиснется как можно больше вражеских воинов, уже не надут. Другое дело земляк-литвин, чудом вырвавшийся из заключения и жутко обрадованный появлению победоносного лыцарского войска. Он и сам пограбить не прочь, и доблестным панам гораздо более подходящее место для грабежа показать готов.