— Скачут, Фёдор Борисович! Скачут! — восторженно заревел Никифор, не сводя глаз с конной массы, устремившейся к распахнувшимся воротам. — Поверили, ляхи!
Сзади что-то возмущённо пробулькал Семёнов, не понимая; чему радуется рында? Я до боли закусил губу, мысленно подгоняя, крутящихся у ворот всадников; узковат проход, всей массой быстро не проскочишь. Ну, ничего. Тут мы можем и подождать! Лишь бы поверил польский военачальник Черкасскому с Лызловым, нанёс в нужном направлении главный удар! Лишь бы поверил. Иначе жертва Грязного может оказаться напрасной.
— Поверили! Поверили, ляхи, государь! — вновь заорал рында, бешено тряся головой.
Огромная клякса начала растекаться во все стороны: ткнулась в перекрывающий дорогу на Север острожек, откатилась под пушечными залпами от стен Белого города, но основная масса всадников начала стягиваться к Крымскому броду, явно планируя переправу.
— Сейчас встретят, — догадался дьяк Семёнов, наблюдая за первыми рядами конницы, вспенившими копытами речную воду в сторону гостеприимно открывшего проход на противоположном берегу острожка.
— Встретят, — выдавил из себя звонарь, заворожённо следящий за разворачивающемся на его глазах действом. О том, что рядом с ним находится сам царь, старик, похоже, на время забыл.
Встретили. Более трёх десятков собранных в одном месте пушек, буквально взорвались, заливая всё пространство перед собой смертоносной картечью. И тут же прогремело несколько мушкетных залпов засевших в острожке стрелков Кривоноса. Река вспучилась от опрокинутых в воду тел, забурлила под многочисленные крики и конское ржание, укрылась под густой пеленой стелящегося над водой дыма.
— Давай! Ну, же! Давай!
Я впился глазами в башню, шепча эти слова словно молитву. Пороховой дым скрыл с глаз происходящее на реке, но я знал, что именно сейчас в ошеломлённые чудовищными потерями польские хоругви врубились отряды поместной конницы, выдавливая их обратно в Земляной город. в тоже время слитный пушечный залп должен был послужить сигналом для взрыва Чертольских ворот и одновременной атаки из Белого города и с Севера, со стороны Арбатских ворот.
Башня рухнула как-то буднично, совсем не эффектно, утонув в густых клубах дыма и похоронив под собой авангард входящей в город венгерской пехоты.
«Получилось»! — Я, не сдержавшись со всей силы хлопнул Никифора по плечу. — И пусть образовавшийся в воротах завал и оставшиеся без защитников стены надолго врага не удержат, этого времени князю Куракину должно было хватить, чтобы как следует проредить попавшую в ловушку конницу.
— Ох, ты ж!
— Ты чего, Никифор? — что-то в голосе рынды заставило меня похолодеть, предчувствуя недоброе.
— Пожар, государь! — выдавил тот в ответ. — Дома у Чертольских ворот горят! Видать, ляхи подожгли! Что ж теперь будет⁈
— Что-то будет, — пробормотал я в ответ, наблюдая за чёрным клубами дыма, нависшими уже над десятком домов.
— Ещё раз из пушек пальнём и всё. Можно будет ворота открывать.
Янис кивнул, осторожно косясь в сторону Матвея Лызлова. Вроде и недели не прошло, как он в Москву приехал, а о своём сотоварище всякого наслушаться успел. И о том, что в московские дворяне из простых холопов разом выскочил, и о том, что будто всю Москву под своим приглядом держит. А, главное, сказывают, что даже бояре с князьями на того Матвея сильную опаску имеют и стараются стороной обходить. Не зря ближним человеком самого государева слуги Василия Григорьевича Грязного считается!
А вот Янису Лызлов сразу по душе пришёлся. Приветливый, дерзкий, надёжный, в глубине глаз задорная сумасшедшинка искрится. Матвей литвину его побратима Тараску напомнил, только постаревшего лет на десять, заматеревшего, научившегося сдерживать свои порывы. С этаким сотоварищам и в лицо смерти не так боязно посмотреть. Будь Лызлов Лизкиным приставом вместо какого-то там Подопригоры, наверняка бы с княгиней ничего не случилось!