Но тут, как получилось, так получилось. Очень уж меня известие о том, что Матвей Лызлов выжил и в доме царского садовника, что почти напротив Кремля в слободе Верхние садовники находится, лежит, из равновесия вывело. В один миг (благо, что конюхи, привыкнув к моему шебутному характеру, завсегда наготове одного из коней держат) через реку переправился и сюда прискакал.
— Говори, паскуда, — рывком приподнял я Лызлова, — ты Москву поджёг? Отвечай!
Матвей замотал головой, смотря на меня мутным взглядом. Судя по рассказу Ильюшки-садовника, московский дворянин, когда он его подобрал, без сознания на берегу реки лежал. И так, не приходя в себя, трое суток и провалялся. И когда очнулся, поначалу дурной был. В общем, судя по всему, сотрясения мозга у бывшего холопа Грязного изрядное. Чем-то, хорошо так, по голове прилетело.
Хотя, чего так сотрясать? Были бы мозги, на такое дело не решился…
— Не поджигал я Москвы, государь.
— Ты мне сказки не рассказывай, Матвейка! — отпустил я Лызлова, давая упасть обратно на лавку. Тот сполз на пол, бухнувшись на колени. — Мне Грязной перед смертью во всём признался.
— Василий Григорьевич умер⁈
— Намедни похоронили, — понурился я.
Гнев, буквально секунды назад бешено рвавшийся наружу, сразу спал, сменившись неподдельной печалью, желание снова сунуть Матвея в реку, да так, чтобы обратно не всплыл, утратило остроту. Тем более, что после разгрома отряда Зборовского, там этих трупов и так полным-полно. Я даже указ о двойном вознаграждении за каждого похороненного утопленника обнародовал и водой из реки пользоваться строго-настрого запретил. Хотя, может, уже и не полно. Мужики сетями всю реку утыкали и ещё с бреднями целые ватажки бродят. Вот, наверное, радости Головину⁈ Может, лопнет от жадности, старый сквалыга!
— Упокой его душу, Господи, — дрожащей рукой перекрестился Матвей и твёрдо взглянул мне в глаза. — А Москвы я не поджигал, государь. Ведать о том, ведал, в том повинную голову кладу. А подожгли Скородом людишки Василия Григорьевича по его приказу. Мне же велено было ляхов на Крымский мост под пушки заманить, что и исполнил, живота (в данном случае; жизни) своего не жалея.
Ишь, хитрый какой! Ему мозги сотрясли, а всё равно соображает: от поджигателей открестился, на покойного вину свалил и о своём подвиге царю-батюшке напомнил. Я задумался, решая, как поступить.
Так-то, формально, мне Лызлову и предъявить нечего. Приказ о поджоге от ближнего государева боярина исходил. Не бывшему холопу этот приказ оспаривать. Тем более, никто не утверждал, что Грязной на этакое дело без моего ведома решился. Исполнителям о таком не сообщают. Да и не было Матвея среди поджигателей, то тоже правда. Вот только вся ли? Нутром чую, что новоиспечённый московский дворянин многого не договаривает и по самые уши в этом деле замешан.
Так, может, в пыточную его? Там быстро до правды дознаюсь. И что потом? Казнить? Казнить — дело нехитрое. Вот только кого я вместо Лызлова во главе тайного приказа поставлю? Василий Григорьевич именно Матвея себе на замену готовил. На Лызлове уже сейчас много чего завязано. И человек он деятельный, хитрый, умный. И что самое главное, мне преданный. Понимает, что если меня не будет, и ему несдобровать. Остатки боярских родов, Лызлова не меньше меня ненавидят. Ладно. Для начала ещё один вопрос уточню и уже потом с Матвеем решать буду.
— О князе Черкасском и Янисе Литвинове, что расскажешь?
— Иван Борисович вместе со мной на Крымском броде был. Зборовский что-то заподозрил, вот и пришлось князю вместе с поляками поехать. Когда в реку въехали, мы с ним приотстали немного, чтобы под картечь не угодить, но там всем перепало. В сутолоке я князя из виду потерял. Выжил ли, нет, не ведаю. А ещё вместе со Зборовским князь Юрий Трубецкой прискакал, — поднял голову Матвей. — Но и с ним что дальше случилось, не знаю.
— В темнице тот Юрашка сидит, — усмехнувшись, просветил я Лызлова. — Кто знает, может скоро вновь с ним свидишься. О Янисе, что ведаешь?
— Ничего, государь. Как и было сговорено, он возле Чертольских ворот остался. Разве что, — вновь поднял голову Лызлов. — Поляк, которого Зборовский приставом у ворот оставил, знакомцем Литвинова оказался. Признали они друг друга.
Признали, значит. Это хорошо, что признали. Может, тогда и жив мой сотоварищ, если взрыв ворот пережить сумел. Мог просто уйти из горящего города вместе со старым знакомцем своим.
— Ладно, позже решу, что с тобой делать. Никифор, московского дворянина в Кремль отвезите. Пусть там под приглядом лечится. И иноземного лекаря, Артемия Фидлера, к нему приставь.