На то и расчёт. Мне сейчас сглаживать углы ни к чему. Непомерные требования обнаглевших ляхов, ещё больше все слои населения вокруг моей персоны сплотят. Уже сегодня эти требования по всей Москве пересказывать станут. Зря я что ли на эту встречу с послом Матвея Лызлова притащил?
— И что, мой брат Сигизмунд на такие уступки без всяких дополнительных условий согласиться готов? — вкрадчиво интересуюсь я.
Насчёт «брата» я Сапегу хорошо поддел. Вон как литвина перекосило. А то ишь ты: «с именуемым частью московитов государем» И отчество опять же, собака сутулая, опустил. Так к правящим особам не обращаются. Просто, по версии поляков, законным государём Московии является Ивашка Шуйский, который до сих пор вместе с матерью в заложниках в их лагере находится. А я узурпатор, а значит, и братом польского короля зваться не имею права. Рожей, в общем, не вышел. Только мне на их мнение глубоко наплевать. И не один договор без должного титулования с их стороны, подписывать не буду.
— Как я уже сказал, — гордо выпучился канцлер. — Его величество миролюбив и не хочет излишне карать своих неразумных соседей. Он даже готов заключить вечный мир и признать за тобой, Фёдор Борисович, право на московский престол, — Сапега сделал эффектную паузу, давая мне в полной мере проникнутся грандиозностью уступки со стороны короля: — При условии, что ты признаешь принца Ивана своим наследником и соправителем.
Ага. А опекуна к соправителю вы поставите. А потом вокруг нового царя и все мои недруги объединятся. Знаем, плавали.
— Что же касается условий, то его величество, в дополнение к заявленному настаивает лишь на освобождении всех пленников, — продолжил между тем Сапега, — и передаче Великому Литовскому княжеству Смоленска, незаконно отнятого ещё великим князем Василием. Мы же в качестве компенсации, — посол не обратил внимания на вновь поднявшийся шум, — готовы отдать обратно Калугу.
Ну, да. В Калуге до сих пор оставленный Ходкевичем гарнизон стоит. Но менять его на Смоленск, если допустить гипотетически моё согласие на остальные условия поляков, тоже неадекватный размен получится. Даже тут меня обмануть хотят.
— Дозволь молвить, государь.
— Говори, Иван Семёнович.
— Не получится нам Калугу на Смоленск обменять, государь, — усмехнулся в бороду Куракин. — Прости, не успел доложить. Гонец перед самым приёмом посла прискакал. Тульский воевода Давыд Жеребцов с воинскими людишками к Калуге подошёл, а жители города тут же на литовский гарнизон набросились да ворота ему открыли. Наша, теперича, Калуга, государь.
— Вон оно как! — озадаченно протянул я. — Не выходит у нас однако с Калугой. Так может на что другое Смоленск сменяем, ясновельможный пан? — встретился я глазами с растерявшимся литвином. — Я, к примеру, от Кракова не откажусь.
— Ваше величество изволит шутить? — Сапега был настолько шокирован, что наградил меня неподобающим по его мнению титулом.
— Да нет, пан канцлер, шутить изволит мой брат, Сигизмунд. Мало десятки городов и окрестных земель захватить, нужно ещё суметь их удержать. Так что передай его величеству теперь мои условия, — в моём голосе зазвенел металл: — Вы немедленно убираетесь с моей земли, довоенные границы между нашими государствами, Сигизмунд признаёт меня царём со всеми прежними титулами и выдаёт старца Филарета и княгиню Марию Шуйскую с её сыном князем Ивашкой. Что же касается пленных, то я готов обменять часть в обмен на своих. Остальным придётся заплатить за себя выкуп.
— Это неслыханно! Мы никогда не согласимся на столь позорный мир!
— Тем не менее, ты меня услышал, — скаламбурил я. — Что касается пленных, — я огорчённо качаю головой. — По-моему, мой «брат» так меня и не услышал.
— О чём вы?
Киваю Лызлову, тот дублирует кивок в сторону стоящих у дверей стремянных. В зал тут же вводят два десятка пленных шляхтичей: оборванных, вонючих, закованных в кандалы. Всё же хорошо своё дело мои тюремщики знают. Ещё и пары недель с момента пленения не прошло и уже невозможно в этих оборванцах цвет польского рыцарства узнать. У нас тут распоследние колодники лучше выглядят!
— Матерь Божья! — Сапега, вмиг растеряв всю свою спесь, опрометью бросился к одному из обросших грязью, ещё не старому шляхтичу с обмотанной окровавленной тряпкой головой, хотел было обнять, остановился, изо всех сил пытаясь скрыть брезгливость. — Неужели это ты, пан Александр⁈ Как такое возможно!
— Нас всех здесь держат хуже свиней, пан Лев, — демонстративно загремел кандалами Гонсевский. — Сидим в какой-то вонючей яме, где даже света Божьего не увидишь.