Да и знает главный рында ту грань, через которую не стоит переходить. Научился, подлец, с первого взгляда определять, когда царь-батюшка, и вправду, в бешенстве кулаками трясёт, а когда так, больше для порядка гневается.
Сегодняшняя буря разразилась как раз «для порядку». Потому как, хоть и порезвились поляки на стройках железодельного и ружейного заводов, ничего особо важного так и не сломали. Не успели там ничего серьёзного построить. А струмент и мастеров Жеребцов заблаговременно в Тулу перевёз, за что я ему даже больше, чем за взятие Калуги, благодарен.
Но разгневаться всё не нужно. Я для того в Тулу и приехал, чтобы новый импульс этим стройкам придать. Иначе зачахнет всё, захиреет, с угрозой превратиться в долгострой.
— Всё исправить, ваше величество, — англицкий мастер, Джон Пертон, несмотря на свою комплекцию, был на редкость подвижен и энергичен, подтверждая каждое сказанное слово хаотичным движением рук. — Лорд Же-реб-цов, — по слогам выговорил он трудную фамилию, — успевай помогать, прятать всё в Туле. Всё увезти, — закивал он головой. — Нужно много э… — на секунду зависнув, он ткнул пальцем в одного из копошащихся рабочих. — Это…
— Мастеровых? — подсказал ему Никифор.
— Вот! — обрадовался ему как родному Пертон. — Мастеровых. Много. И весна завод будем готов.
— Ишь ты, — подивился Василий Грязной. Его старший брат, Борис, остался вместе с Иваном Куракиным блюсти Москву, а младшего определил на своё место, мою тушку охранять. Ну, и я был не против, так как за себя тоже порядком переживаю. Совсем не факт, что ещё одну запасную жизнь выдадут! — Вроде басурманин, а по нашему шибко лопочет.
— Да какой он басурманин, Васька? — удивился я. — В Англии тоже во Христа веруют. Только немного по другому, чем у нас или в той же Польше или Швеции. А говорит, и впрямь, хорошо. Едва полгода не прошло, как к нам приехал, а поди ж ты! Прямо вундеркинд.
— Чего?
— Того! — оборвал я главного рынду. — Где людей брать будем? У меня этих заводиков в этом году знаешь сколько намечается? И все быстро построить надо! Где я ему много народишку наберу?
— Там может пленных ляхов сюда пригнать? Чего их задарма кормить?
— А что? — оживился я, удивляясь, как сам до такой мысли не додумался. У нас пленных поляков около двух тысяч наберётся. Все темницы ими забиты. И главное, каждый день их кормить приходится. Головин и тут меня своим нытьём достать уже успел. Так пусть лучше ударным трудом свою миску с кашей отрабатывают. — Это ты хорошо придумал, Никифор. Хоть раз в жизни что-то умное сказал!
— Чего, раз в жизни то, государь? — не на шутку обиделся тот. — Когда по иному было?
— Будут тебе людишки, мастер, — успокоил я Пертона. — И тебе работников найду, — перевёл я взгляд на Жана Лоне. Бретонец в отличие от англичанина был хмур и сильно подавлен. — И помешать вам больше никто не должен. Но чтобы к весне заводы запустили. А ты, раз вместо воеводы в Туле остался, — обернулся я к Василию Куракину, — пригляди, чтобы мастерам сим никто не мешал. Проведаю, что из-за твоей лености и нерадения дело встало, за Камень (Уральские горы) воеводой уедешь. И ни дед, ни дядя не помогут.
Куракин мне сразу не приглянулся. Блёклый он какой-то, вялый, без огонька в глазах. Да и молод он для такой должности. Но раз Жеребцов его вместо себя в Туле за воеводу оставил, теперь быстро не переиграешь. Всё же князь Василий, родной внук моего новгородского воеводы Андрея Куракина и троюродный племянник большого воеводы Ивана Куракина, что за Москвой сейчас смотрит. Не пришло ещё время, со своими сторонниками ссориться.
— Не беспокойся, царь-батюшка, — склонился в поклоне Куракин. — Сил не пожалею, а наказ твой исполню.
Ну, ну. Все вы так говорите. А потом шведы Кемскую волость требуют. Но раз такое дело, я с Тулы глаз не спущу. Тому же Лызлову парочку своих соглядатаев послать велю. Но первый звоночек прозвучал. Всё больше Куракиных на ключевые должности садится. Нельзя одному роду столько власти давать.
В городе нас ждали. Улицы Тулы заполнились ликующим народом. Люди дружно кланялись, крича здравницу царю-батюшке, крестились, показывали меня детям. Известие об начавшемся отступлении польско-литовской армии разнеслось по окрестным городам с неимоверной быстротой, подняв до небес популярность правящего в Москве Фёдора Годунова. С моим именем связывали наступающее на Руси затишье, изгнание интервентов, возвращение к мирной жизни. Думается, что даже появлению в Туле первого самозванца четыре года назад, жители города радовались меньше. С ним связывали надежду на лучшую жизнь. Мой же приезд обещал им возвращение той, прежней жизни, которая за годы Смуты уже не казалось такой уж и плохой.