Для интервьюера Чарльз Буковски — что йети для исследователя Гималаев. Найти его трудно, а когда находишь, жизнь становится неимоверно опасной. Некоторые утверждали, что никакого Чарльза Буковски не существует. Много лет ходил упорный слух, что дерзкие стихи, подписанные его именем, на самом деле сочинены мерзостной старухой с волосатыми подмышками.
Но Чарльз Буковски есть: живет сам по себе в однокомнатной квартире с раскладушкой на колесиках (да, и без горячей воды) в самом сердце Голливуда, в тени Отдела по соцобеспечению старости Бюро государственной помощи с одной стороны и больницы Фонда Кайзера — с другой. Бедняку Чарльзу Буковски, похожему на торчка пенсионного возраста, тут самое место.
Когда он открыл дверь, его грустные глаза, усталый голос и шелковый халат сообщили мне, что передо мной действительно человек усталый во многих смыслах.
Мы сидели и беседовали, пили пиво и скотч, и Чарльз наконец согласился на свое первое интервью — точно девственница пошла на уступку.
Если подальше высунуться в окно и вглядеться попристальней, увидишь свет в окнах Олдоса Хаксли выше по склону, где живут преуспевающие.
Вас не волнует, что Хаксли может плевать на вас с высоты?
О, это хороший вопрос. (Он нырнул в щель за складной кроватью и появился с двумя своими фотографиями.)
Кто снимал?
Подруга. Она умерла в прошлом году. О чем вы спрашивали?
Вас не волнует, что Хаксли может плевать на вас с высоты?
Я вообще о Хаксли не думал, но раз спросили — нет, не волнует.
Когда вы писать начали?
Когда мне стукнуло тридцать пять. Если учесть, что средний поэт начинает в шестнадцать, мне сейчас двадцать три.
Некоторые критики отмечали, что ваши работы откровенно автобиографичны. Ничего не хотите по этому поводу сказать?
Почти все работы. Девяносто девять из ста, если сотня наберется. А одну я выдумал. Я никогда не бывал в Бельгийском Конго.
Я помню одно стихотворение из вашей последней книги «Гонки с загнанными»[38]. Случайно не знаете фамилию и нынешний адрес девушки, которую вы упомянули в «Мелком позыве нажаловаться»?
Нет, это не конкретная девушка — это девушка составная, очень красивая, нейлоновая нога, эдакое существо — не вполне шлюха — из моей полупьяной ночи. Хотя на самом деле она существует, но не под одной фамилией.
Так разве говорят?.. Судя по всему, вас обычно определяют как старейшину поэтов-затворников.
Не помню ни единого поэта-затворника, кроме покойного Джефферса. Остальным лишь бы нюнями друг друга обвесить да пообниматься. Сдается мне, что я последний затворник.
Почему вам не нравятся люди?
А кому они нравятся? Покажите мне такого, и я вам покажу, почему мне не нравятся люди. Точка. А мне тем временем нужно еще пива. (Он пошаркал в кухоньку, и следующий свой вопрос я проорал ему туда.)
А вот пошлый вопрос. Кто величайший поэт из живущих?
Это не пошло. Это трудно. Ну, у нас есть Эзра… Паунд и есть Т. С., но оба писать перестали. А из пишущих, я бы сказал… о, Ларри Айгнер[39].
Правда?
Да, я знаю, так еще никто не говорил. Но я больше никого придумать не могу.
Что вы думаете о поэтах-гомосексуалистах?
Гомосексуалисты хрупкие, скверная поэзия тоже хрупкая, а Гинзберг перетянул чашу весов так, что гомосексуальная поэзия стала крепкой, почти мужской; но в конечном итоге гомик останется гомиком, а не поэтом.
Обращаясь к вещам посерьезнее — как, по-вашему, повлиял Микки-Маус на Американское Воображение?
Трудно. Вот трудно так трудно. Я бы сказал, Микки-Маус больше повлиял на американскую публику, нежели Шекспир, Мильтон, Данте, Рабле, Шостакович, Ленин и/или Ван Гог. А это говорит нам про американскую публику «Чё?». Диснейленд остается центральным развлечением в Южной Калифорнии, но наша реальность — по-прежнему кладбище.
Как вам нравится писать в Лос-Анджелесе?
Все равно, где пишешь, были бы стены, машинка, бумага и пиво. Можно и в кратере вулкана. А вот как по-вашему, удалось бы мне убедить двадцать поэтов скидываться по доллару в неделю, чтоб я в тюрьму не сел?
39