Оля беспрекословно слушалась старшего брата. Они любили тайком от взрослых отсиживаться в сарае, забираться на чердак и вести там необыкновенно увлекательную игру в индейцев».
Иногда в свою компанию они принимали и своего младшего брата Дмитрия.
Много лет спустя он вспоминал:
«Помню, как-то однажды я забрел в глухой, заросший со всех сторон уголок нашего сада и увидел там Олю, сидящую в каком-то шалаше из хвороста, низ шалаша был устлан травой. Около шалаша лежала кучка мелко наломанного хвороста, посыпанного огненно-желтыми листиками шафрана. Это должно было изображать горящий костер, на котором в каком-то котелке или горшочке готовился обед. Над головой у Оли пристроен большой зеленый лопух, изображавший головной убор индейца. Володя где-то промышлял охотой, она в ожидании его стерегла жилище и готовила еду. Оля дала мне понять, что все это тайна и рассказывать об этом старшим нельзя».
Впрочем, за отсутствием других кандидатур, Оле часто приходилось быть не в роли хранительницы очага, а противника, который неизменно попадал в плен. Поскольку, как снять «скальп» с пленника, Володя не мог придумать, он решил «сжигать» Олю на «костре». Для этого они сначала вдвоем мастерили носилки, затем девочка раздевалась догола и ложилась на носилки над костром. Володя брал в руки краски и разрисовывал тело сестры в красный цвет — это оно так «горело» и текла «кровь».
Однажды за этим занятием детей застала мать. Оля как раз «догорала». Мать растерялась, но ругать детей не стала, только сказала, что так делать некрасиво.
— Найдите себе другое занятие, — не в силах превозмочь растерянность, проронила она и начала быстро одевать Олю.
Мария Александровна была человеком мягким и добрым, и кричать на детей было не в ее характере.
Та же Вечтомова пишет:
«Мария Александровна была в своей семье не командиром, нет, скорее, она дирижер. Не раздражаясь, без окрика, тихо и неторопливо управляла хозяйством и детьми, в то же время находясь в непрерывной работе. Руки ее никогда не оставались свободными. Не было натуги, тяжести в ее работе. Ее радовало все — раннее утро, когда все еще тихо в доме и даже Илья Николаевич спит (если он дома). Отдернув занавески, она поливала цветы, шла на кухню и вместе с Варварой Григорьевной затемно готовила завтрак. Уже трещали дрова в русской печке, когда в кабинете Ильи Николаевича слышался шорох. Мария Александровна садилась за рояль и тихо наигрывала Шопена. Дети привыкли просыпаться под ее музыку. Они появлялись на пороге столовой, розовые со сна, полуодетые, и отправлялись в переднюю мыться под рукомойником и обтираться холодной водой. Помогали друг другу. Слышался смех, тихое взвизгивание. Еще более розовые бежали они в детскую одеваться, и вскоре вся семья сидела за большим обеденным столом, на котором пыхтел самовар. Малыш Коля — грудной — куксился на руках Марии Александровны.
Жизнь шла в заботах, радостях и горестях. Коля недолго прожил — горе. А вот и радость — уже старших нужно готовить в гимназию. Все будем делать, чтобы они получили образование! Для того, чтобы учиться, — все! Это было основой жизни Ульяновых.
Кому доверить подготовку Ани и Саши?
Наверное, лучшему из тех, кому Илья Николаевич передал свои принципы, знания, навыки. Решили пригласить выпускника Василия Андреевича Калашникова — преподавателя приходского училища, совсем молодого, но основательного, похожего на былинного богатыря, о чем он сам по скромности и не подозревал.
В холод, в дождь, в мороз и жару колесил инспектор народных училищ Ульянов в казенной бричке по деревням. И ждала его неустающий, деятельный друг — жена. С ним ей было все легко. А он не мог существовать без ее заботы».
Как, надо полагать, и без других женщин.
Сохранились воспоминания учительницы Кашкадамовой, которая работала под руководством Ильи Николаевича и которая вспоминала о нем «с особенной любовью». Большевики не требовали воспоминаниями даже любовниц Ульянова, впрочем, не забывая их «подчистить» до неузнаваемости. И в них вы, конечно, не найдете, как любил оставлять Ульянов после занятий… нет, не учеников, которые плохо занимаются, а молоденькую учительницу, благо, она была не замужем, и задерживаться можно было до самой полночи.
Когда же эти «посиделки» стали привлекать внимание очень многих, Ульянов вечером вместе с ней выходил на улицу и громко говорил кучеру:
— Что, Степан, отвезем учительницу домой, темно уже, поздно.
И увозил ее на квартирку друга, за что кучер и получал приличное вознаграждение.
«Жили экономно. Понемногу откладывали на покупку дома. И в 1878 году купили одноэтажный дом. Чистый двор зарос травой, ромашкой. Сад был довольно обширный, но совсем молодой, в серебристых тополях, с толстыми вязами, с желтой акацией и сиренью вдоль забора».