Радужному плану помешал плохой патриот и католик Ришелье, который уже успел договориться со швейцарскими протестантами. После упредительного протестантского «кусь» герцог Лотарингский со всей своей армией вспомнил, что ему срочно надо… надо, словом – и Гастон остался без защиты, с огрызками от армии, в целом ощущая себя старухой рядом с корытом в сказке Пушкина.
«И куда б остатки армии деть? – занервничал Гастон, озираясь по сторонам. – Наёмников жалко – за них деньги плочены! О, вон мама в Нидерландах, а пойду я к маме!»
– Не-э-э-э-э-эт! – драматично возопила нидерландская инфанта, которая рада была приютить бедную королеву-изгнанницу, но вот её мятежный сыночка да с войсками – это уже как-то нехорошо пахло войнушкой, а из Франции же слышатся боевые мявы и звуки точения когтей!
– Да-а-а-а-а! – выдохнул Гастон, посылая один из своих полков прямой наводкой в сторону Люксембурга. Полк даже пересёк тогдашнюю границу Испанских Нидерландов, но тут оказалось, что в военном марафоне приняли участие и французские войска.
– Ой, мама, – сказали наёмники Гастона и разбежались. Оставшиеся принялись бузить и вселять в ужас в местное население. Потом ещё была неудача в Седане – это там, где Гастон уже почти выдвинулся с армией, чтобы основать там штаб сопротивления, но город оказался в кольце французских войск, и Месье мудро решил основать штаб где-нибудь в другом месте.
В общем, мятеж не складывался. Проект «Женитьба» угрожающе замаячил на горизонте, и Дитя Франции сдалось, объективно перейдя в своё первое агрегатное состояние «Месье гадить».
Тайный брак с лотарингской принцессой был заключён, и новому родственничку все сразу начали давать денег и армии. Правда, про армии Гастон бубнил, что что-то солдаты там какие-то подозрительные, но зато теперь он мог развоеваться, прямо как старший брат!
Дело оставалось за тем, чтобы «правительство в изгнании» поддержали во Франции. Но из Франции на Гастона смотрели косо и бубнили что-то про «спутался с испанцами» и «прямо хуже Ришелье» (вот это уже было обидно).
Потому на сцену выступил Лангедок.
Лагнедок – это такой очаг вечных бунтов и недовольства, вроде Ла-Рошели, но гугенотов и стен поменьше и не порт. Мы говорим «Опять двадцать пять», Ришелье с Людовиком говорят «Опять Лангедок». В описанное время в Лангедоке с переменным успехом пытались внедрять новую систему налогообложения имени Ришелье. Потому недовольство достигло очередного пика, а тут ещё влез благородный Монморанси – и пошло-поехало.
Монморанси, как это водится, был принцем крови, маршалом Франции, храбрым воякой и вообще общим любимцем. К Ришелье он относился неплохо и даже как-то предлагал ему убежище. Но раз – жена – родственница Марии Медичи, два – хочется шпагу коннетабля, а Ришелье не даёт, три – все помнят, что казнённый дуэлянт де Бутвиль тоже был, в некотором роде, Монморанси? В общем, ещё и за родича обидно, айда, ребяты, бунты бунтовать и революции безобразничать!
Ришелье для пущего предупреждения вытащил из тюремного маринада другого маршала Франции – Марильяка (в маринаде тот был со «дня одураченных»). Бедного заговорщика показательно судили и укоротили на голову. Ещё более показательно войска короля захватили Лотарингию, где окопались союзники Гастона.
Монморанси решил, что это не к нему относится, затеял бунт и пригласил в гости Гастона с армией.
– Аз есьм спаситель Франции от злого Ришелье! – провозгласил Месье, вступая на французские земли во главе испанских войск. – Давайте, открывайте крепости и выворачивайте карманы! Будем вместе бороться за прекрасную Францию будущего! Эх, где же ты, любовь народная?
…где-то недружелюбно стрекотали сверчки. В отдалении раздавались торопливые голоса: «Валим, это брат короля! Сейчас и нас кому-нибудь заложит!» Любовь народная была видна воочию.
В паре городов Гастона просто оплевали с крепостных стен, кое-где открыли, но даже не особо кланялись. А одна прогрессивная крепость бахнула в сторону королевского братца из пушек.
– О, приветственный салют! – не унывал Гастон. – Господа, не будем задерживаться, пойдёмте в Лангедок!
Города Лангедокской провинции тоже не то чтобы все поддержали развоевавшегося наследничка. Они-то помнили, что король и кардинал тоже развоевались! Ага, а вон и две французские армии на горизонте, нет уж, тут без нас, нафиг-нафиг.
– И без нас, – сказали испанские солдаты и храбро обратились в бегство.
– Прорвёмся! – воскликнул отчаянный Монморанси и поскакал прямиком на ряды французских пехотинцев с воплями: «Ребяты, Лангедок за нами, помрём за Лангедок!»
– А… как-то… не очень мотивирует, – отозвались ребяты, и Монморанси продолжил скакать на обалдевших французов во главе небольшого конного отряда.
Видели сцену конной атаки роханцев во «Властелине колец»? Вот скакал Монморанси примерно так же, только воинов у него было в двадцать раз меньше, перед ним была регулярная французская армия, а в армии было огнестрельное оружие.
Потому в лихого герцога незамедлительно начали пулять. Нужно отдать ему должное – он доскакал до шестого ряда французов, когда под ним убили лошадь. К тому времени сам вояка уже получил с десяток пулевых ранений – но с учётом доспехов, это было не очень-то и опасно.