Но вот в сторону брата король выдал очередное: «Вернись, я всё прощу, верну имущество и дам денег!» Тут в игру вступила Испания и предложила: «А давай ты заключишь с нами договор, а мы дадим тебе войско и сорок пять тысяч ливров?»
Бедный Месье завис, не зная, кого ж ему предать. Пораздумав немного, он решил предать вообще всех. Во-первых, он подписал таки договор с Испанией (и между прочим, обещался в нём два года с братом не мириться, пока ему не позволит испанский король). Во-вторых, ускорил примирение с братом и начал тайно интересоваться: а сколько дадите? А когда? А раньше, чем Испания?
Тут события в Тридцатилетней войне повернулись так, что Испания наконец-то решила вдарить по Франции как следует. Гастону дали войско и часть денег, с широким жестом заявили: «Вторгайся давай во Францию, сокрушай Ришелье!»
Но Гастон уже пару раз видел, как пытались сокрушать Ришелье. Потому обеспокоился логичным вопросом: «А ну как кардинал помолится? Вона, при Ла-Рошели он уже помолился…» – и тут же почувствовал себя неистовым патриотом.
От воплей «Да я против своих не пойду, мне за державу обидно!» – испанцы присели, а Мария Медичи схватилась за сердце.
– И вообще, денег мне испанцы пока что тоже не дали! – прибавил Гастон и поехал якобы на охоту. А там ускоренным ползкогалопом вместе со свитой пересёк границу, прибыл во Францию и пал в братские объятия. Попутно, правда, получил от брата 45 000 ливров – столько же, сколько обещала Франция. И заботливо отправил жене в Нидерланды – мол, не тужи, не скучай, купи себе чего-нибудь, а я занят, я каюсь.
«Чи-и-и-иво-о?!» – возопила в свою очередь Испания, а с ней за компанию и Мария Медичи. Поскольку любимый сыночка даже не чмокнул мамулю на прощание. Более того – во Франции начал валить на мамулю как на мёртвую, так что совершенно ей закрыл дорогу назад.
Мама Гастона так и не простила. А Испания ещё как простила, потому что знала, что Гастон же не успокоится.
И точно, не успокоился, так что Ришелье таки пришлось помолиться.
21. Про мокрую курицу и силу молитвы
Война с Испанией началась для Франции настолько неудачно, что под угрозой оказался аж сам Париж. Народ впал в панику, Госпожа де Комбале начала строить баррикады из котов и яблок, Ришелье привычно грохнулся во всёпропальство и «А-а-а-а-а-а, народ меня ненавидит, сейчас мне окна побьют, а потом возьмут и как Кончини, а его же СЪЕЛИ!»
Но тут на сцену ворвался мрачный отец Жозеф и сходу осведомился:
– Шо не ржёшь, мой конь ретивый?
Дальнейший монолог неистового капуцина можно было сокращённо привести к «Бздыщ! Бздыщ! Вот тебе ещё мотивирующий пендель! Встал и пошёл! Мокрая курица! А то я ща схожу за плёткой!»
Потрясённый кардинал восстал из полумёртвых, начал ездить по улицам и наставлять народ, народ выпал из паники, Ришелье окончательно отошёл и как следует помолился. Как обычно, в таких случаях молитва оказалась результативной: французская армия оглянулась и поняла, что в тылу дела плохи. Испанцы поняли, что сейчас им наваляют, и сделали вид, что они просто войском мимо проходили и вообще, заблудились маленько.
Положение пришло в норму, и Гастон решил, что таки МОЖНО. А потому он кинулся в заговор, на этот раз с графом де Суассоном. Граф был, как это заведено, красавцем, принцем крови и троюродным братом короля. А ещё – другом Гастона и завсегдатаем заговоров против кардинала. Например, в заговоре де Шале Суассон участвовал. Так что заговорщики пошли по проторенной дорожке и решили в очередной раз кардинала убить.
Тут надо сделать отступление и сказать, что из попыток убить Ришелье мог получиться нехилый такой список разной степени абсурдности. Вскоре после заговора де Шале была ещё попытка Гастона с братией укокошить ненавистного кардинала на крестинах дочери того же Гастона (от первой жены, герцогини де Монпансье). Но Ришелье применил гениальную тактику: он заболел и не пришёл. Пропустил, так сказать, собственное убийство по состоянию здоровья. Дальше были попытки Марии Медичи (где заговорщики-убийцы КРАДУТСЯ с любимым конём королевы на цыпочках). И вот наконец…
План был прост: вот кардинал придёт с Гастоном поговорить о делах военных, а Гастон знак ка-а-а-ак подаст, а остальные заговорщики ка-а-а-ак напрыгнут! В общем, Ришелье пришёл и заговорил, Гастон слушал и кивал, заговорщики терпеливо ждали знака («А что там, кстати?» – «Да, вроде, три раза уткой крякнет…»). Но Гастон не торопился крякать уточкой, ухать совой, говорить кодовые фразы или махать платочками. Он сидел и кивал, и смотрел в пространство. Ришелье договорил и ушёл, а Гастон всё сидел, а заговорщики всё разочаровывались…
– А сигнал? – укорили Гастона, когда исключительно целый кардинал убыл восвояси.
– А я чего-то растерялся, – нашёлся Гастон. – И вообще, чегой-то у меня сердце кольнуло. Страшный, страшный человек!
Тут граф де Суассон наконец-то понял, с кем имеет дело. Вспомнил участь Монморанси, прикинул, что он же тоже красавец и принц крови, и первым завопил: «Разбегаемся в разные стороны, всё пропало!». И разбежался аж до Седана, а потом вообще помирился с Ришелье. Временно, конечно – потому что потом он опять начал интриговать, попал под надзор, а уже за год до смерти кардинала собрал армию мятежников и даже сумел одержать блестящую победу. После которой славный полководец и принц крови захотел испить водицы и поднял забрало. Дулом заряженного пистолета.