Федька в этих экспериментах оказался просто незаменим. У него было какое-то шестое чувство на металл, звериное чутье. Он по цвету каления, по тому, как молот отскакивает, по искре, что летит из-под зубила, мог с поразительной точностью определить, что за дрянь у нас получилась на этот раз, или, наоборот, что-то путное. Я пытался как-то систематизировать его наблюдения, завел целые талмуды, куда записывал пропорции шихты, время выдержки в горне, режимы ковки. Это была настоящая исследовательская работа, тяжелая, грязная, часто доводившая до белого каления от неудач, но невероятно увлекательная. Мы набивали шишки одну за другой, портили материал, обжигались, но потихоньку, шаг за шагом, нащупывали верный путь, как слепые котята.
Параллельно с этими металлургическими изысканиями в другой мастерской, под чутким руководством того же Федьки (когда он не колдовал у горна), шла сборка первых экземпляров СМ-1. Детали вытачивались вручную, на таких примитивных токарных и сверлильных станках, которые мы сами же и соорудили из чего попало, подгонялись напильниками до седьмого пота. Это была ювелирная работа, требующая адской точности и ангельского терпения. Затворы, ударно-спусковые механизмы, магазины — все это рождалось в муках, из кусков металла, потом и кровью наших мастеров.
Стволы для этих первых «Смирновок» мы пока брали с Охтинского завода — те самые, из лучшего доступного железа, которые, как я уже прекрасно понимал, долго не протянут под натиском бездымного пороха. Но для отработки механики, для первых пристрелок они годились. Я понимал, что это так, временная мера, чтобы дырку заткнуть. Настоящая «Смирновка» должна была иметь ствол из нашей, игнатовской стали, выкованной по новой технологии. Каждый удачный слиток стали, полученный в нашей кузнице, был на вес золота, без преувеличения. Его тут же пускали на изготовление опытного ствола, который затем подвергался самым беспощадным испытаниям. Большинство из них этих испытаний не выдерживали, разлетаясь вдребезги. Но иногда случалось чудо! Ствол держал выстрел, другой, десятый… И это была такая маленькая победа, которая окрыляла и заставляла двигаться дальше, несмотря на все трудности и разочарования.
Мы собрали около десятка СМ-1 с охтинскими стволами. Это были еще очень сырые, «доведенные напильником до ума» образцы, но они работали! Продольно-скользящий затвор, магазин на пять патронов (пока еще с ручной подачей, без пружины, над которой я отдельно бился), примитивные прицельные приспособления, сделанные на глазок. Но когда я брал в руки это оружие, чувствовал его приятную тяжесть, слышал уверенный лязг затвора, я понимал, что это — будущее.
Федька, глядя на эти первые винтовки, сиял, как начищенный пятак.
— Гляди, Петр Алексеич, — басил он, любовно поглаживая свежесмазанный ствол, — а ведь могём, когда приспичит! Не хуже немца аль шведа сработано, не стыдно людям показать!
— Могём-то могём, Федор, — отвечал я, усмехаясь, — только вот железо наше пока, сам видишь, слабовато. Душа у ружья должна быть стальная, крепкая, чтоб не подвела в лихую минуту. А мы пока только к ней на цыпочках подбираемся. Но ничего, доберемся. Обязательно доберемся.
В Игнатовском жизнь шла своим чередом. Орлов, мой верный цербер-комендант, караулы удвоил, а то и утроил. Солдаты его «заводской гвардии» несли службу в три смены, не смыкая глаз, патрулировали не только сам периметр усадьбы, который мы обнесли новым, высоченным частоколом, но и окрестные леса прочесывали, чтоб ни одна мышь не проскочила. Въезд и выезд из Игнатовского — только с моего личного «одобрям-с», и каждого, кто шастал туда-сюда, шмонали по полной программе. Орлов своих бойцов гонял в хвост и в гриву, не давая спуску: то учебные тревоги, то стрельбы (пока еще из старых фузеек, мои «Смирновки» были наперечет и предназначались для особых случаев), то мордобой, то бишь рукопашные схватки.
Мой собственный быт был спартанский. Занимал я несколько комнат в барском доме, но большую часть времени торчал либо в мастерских, где пахло раскаленным металлом и потом, либо в своей «химической шарашке», где витал едкий дух кислот, либо горбился над чертежным столом, ломая голову над очередными расчетами. Ел что под руку попадется и когда время выпадало, спал урывками, как придется, часто прямо в одежде, на походной койке, которую велел притащить в кабинет.