Дни неслись как угорелые. Я, помимо того что рулил стройкой да в Питере со своими новоиспеченными «академиками» возился, умудрялся еще и выкроить время просто пошататься по Игнатовскому. Именьице-то мне отвалилось нехилое, хотя и не золотые горы — леса, перелески, пустоши, да несколько деревенек с пашнями, которые по старинке обрабатывали замшелым трехпольем. И вот, пялюсь я на эти тоскливые поля, уже подмороженные и все чаще ловлю себя на мысли: порох порохом, пушки пушками, а без нормальной еды и сытого солдата хрен ты какую войну выиграешь.
Вид выжженной земли, как ни странно, не вгонял в тоску, а наоборот, какие-то дельные мысли наталкивали — про плодородие, про то, как эту северную, не особо-то щедрую землю заставить давать больше. В памяти всплывали какие-то ошметки знаний из прошлой жизни — про агрохимию, статейки про севообороты, дедовские байки, как они там у себя в деревне урожайность накручивали. И чем больше я про это думал, тем крепче становилась уверенность в том, что и здесь, в этом застрявшем в прошлом сельском хозяйстве, можно и нужно много чего поменять.
Первое, что просто напрашивалось само с собой — это допотопное трехполье. Пар, озимь, яровые — и так из года в год, из века в век. Земля выдыхается, урожая — кот наплакал, да и то, если с погодой подфартит. А ведь есть же четырехполка, с кормовыми травами, которые и землю удобряют, и скотине корм, а значит — и навоза больше, самого что ни на есть ценного удобрения. А если еще бобовые намудрить, которые азотом почву пичкают… Да тут же целая революция в сельском хозяйстве может случиться! Да, знаний у меня никаких по сути, только общие сведения, зато какие — революционные.
Ну и, конечно, картоха. «Земляные яблоки», как их тут кое-кто называл. В Европах-то ее уже вовсю трескали, а здесь — диковинка заморская, которой разве что царский стол украсить. А ведь это — второй хлеб! Сытная, урожайная, неприхотливая, растет там, где рожь или пшеница путного колоса не дадут. Одна только эта картошка, если ее массово сажать, могла бы проблему голода решить, которая то и дело тут высовывалась в неурожайные годы, да и солдатский паек можно сделать куда разнообразнее и питательнее. Я, конечно, помнил и про «картофельные бунты», которые в России позже случались, когда народ, по дремучести своей, пытался жрать ядовитые ягодки вместо клубней или просто не знал, как ее готовить. Значит, тут нужна была грамотная «пиар-кампания» — показать, рассказать, научить.
Мысли эти не давали покоя. Не откладывая в долгий ящик, я поперся к Брюсу с очередной «нестандартной» просьбой. Яков Вилимович, попривыкший к моим закидонам, только тяжко вздохнул, когда я его попросил достать из Голландии или из немецких земель несколько мешков сортовой семенной картошки.
— Тебе что, Петр Алексеич, пороха не хватает? — усмехнулся он. — Решил еще и в огородники податься? Аль для царского стола какую диковину вырастить надумал?
— И для царского стола, Яков Вилимович, если уж на то пошло, сгодится, — ответил я серьезно. — А главное — для дела государственной важности. Если получится эту культуру здесь привить да народ научить ее по-человечески возделывать, то о многих проблемах с провиантом можно будет забыть. И солдаты сыты будут, и в деревнях голода поубавится. Сами же говорили, что это политика, надо удивлять Государя.
Брюс хмыкнул.
— Что ж, мысль твоя, капитан, не лишена смысла, пока ты никогда не ошибался в своих прожектах, — проговорил он, немного подумав. — Провиант для армии — это сейчас важный вопрос. Попытаю счастья, раздобуду твои «земляные яблоки». Только ты уж гляди, не потрави народ по незнанию, а то вместо благодарности бунт схлопочешь. Митрополиту только дай повод тебя пощипать. После взрыва опять шум поднялся в церковной епархии.
Я его клятвенно заверил, что все будет по уму. Первые посадки решил осуществить следующей весной, на небольшой, жирно унавоженной опытной делянке в Игнатовском, подальше от любопытных глаз. Сам буду за ними ухаживать, наблюдать, записывать. А там, глядишь, и крестьян местных потихоньку приобщу, показав на деле все плюсы новой культуры. Поначалу пусть за плату работу делают — барина блажь. А там, глядишь, и чего путное выйдет.
Параллельно я начал химичить и с простейшими удобрениями. Зола из печек, которую крестьяне обычно тупо выбрасывали, — это же Клондайк калия и фосфора! Перепревший навоз, компост из сорняков и пищевых отходов, торф, которого в здешних болотах было завались, — все это могло бы знатно поднять плодородие убитых земель. Я своим велел золу собирать, сделал пару компостных ям, начал к торфяникам присматриваться. Это были только первые шажочки, но чуйка мне подсказывала, что я на пороге еще одной большего прорыва, которая, может, и не принесет мне такой громкой славы, как новые пушки или бездымный порох, но окажется не менее важной для будущего России.