И вот, последние образцы экспериментальных стволов показывали все большую стойкость. Казалось, еще чуть-чуть, еще одно усилие, одна удачная находка, один правильный шаг — и мы получим то, что надо, сталь, которая выдержит всю ярость бездымного пороха.
Углубившись в расчеты, в чертежи, в бесконечные эксперименты в лаборатории и цехах, я чувствовал себя почти счастливым. Не, пожалуй, это слишком громко сказано для моего положения. Скорее, глубоко удовлетворенным. Спокойным, насколько это вообще возможно для человека, которого забросили в этот жестокий, непредсказуемый век. Я был при деле, при настоящем, большом деле, которое имело для меня значение.
Именно в один из таких относительно спокойных вечеров, когда я, сгорбившись над чертежным столом, крутил в голове очередную идею, меня и осенило.
Конвертер. Бессемеровский процесс, конечно, в его классическом виде был пока что из области фантастики — ни огнеупоров таких у нас не было, чтобы выдержать адские температуры, ни понимания химии процесса на должном уровне. Но сама идея — продувать расплавленный чугун воздухом или паром, чтобы выжечь лишний углерод и всякую дрянь типа фосфора и серы… Это могло стать настоящей революцией в металлургии, похлеще моих станков! Если удастся сварганить хотя бы примитивный конвертер, мы сможем получать литую сталь гораздо быстрее, в больших объемах и, может быть, куда лучшего качества, чем нашими нынешними трудоемкими и малопроизводительными методами. Я схватил угольный карандаш и на первом попавшемся клочке бумаги — обратной стороне какого-то старого расчета — начал быстро набрасывать эскизы, прикидывая конструкцию самого конвертера: грушевидная форма, фурмы для подачи воздуха снизу, механизм наклона для слива готового металла. Эта мысль захватила меня целиком, вытеснив все остальное. Вот он, ключ к СМ-1, который я так долго искал! Если получится… Да это не только винтовку позволит делать, это же целые отрасли поднимет! Пушки, инструменты, детали машин…
Я так увлекся своими каракулями, что совершенно потерял счет времени и не заметил, как за окном окончательно стемнело. Лишь тусклый, неровный огонек сальной свечки, воткнутой в простое железное подсвечье, освещал мои бумаги и руки, быстро бегавшие по листу.
Оглушительную тишину ночи разорвал частый, настойчивый стук в дверь. Я оторвался от чертежей. Кого это еще принесло в такой поздний час? Мои ребята обычно по пустякам меня не дергали, тем более так поздно. Разве что случилось что-то из ряда вон.
— Войдите! — крикнул я.
Дверь медленно приоткрылась, и на пороге, тяжело дыша, возник запыхавшийся посыльный в форме Преображенского полка, но с еле заметными нашивками на обшлагах — верный знак принадлежности к особой службе графа Брюса. Одного взгляда на него хватило, чтобы я понял — беда. Гонец, не говоря ни слова, лишь коротко кивнув, протянул мне небольшой, плотно запечатанный темным воском пакет. Я торопливо сломал печать. Внутри оказался всего один, сложенный вдвое, листок плотной бумаги. Крупным, размашистым и таким знакомым почерком Брюса было выведено: «Срочно! К Государю!».
Мешкать нельзя было ни секунды. Я только Федьке наскоро распоряжения отдал, чтобы за хозяйством приглядел, работы не останавливал, да велел самый резвый тарантас запрягать, какой только в Игнатовском сыщется. Ночка, слава Богу, лунная выдалась, так что дорога все же позволяла гнать лошадей и в хвост и в гриву.
Всю дорогу меня не отпускало предчувствие. Ну что могло такого стрястись, чтобы Яков Вилимович, не склонный к панике, послал за мной гонца с такой короткой и тревожной запиской? В голове крутилось всякое, одно другого хуже.
В Питер я влетел, когда город только-только просыпался. Улицы еще пустые, только редкие караульные, провожали мой тарантас удивленными взглядами. Я велел кучеру гнать без остановок к скромному деревянному домику Государя, который стоял у Троицкой площади.
Обычно у домика народу — как сельдей в бочке: денщики, офицеры, курьеры, просители всякие. А сейчас — неестественная тишина. Только пара преображенцев-часовых, как истуканы застыли у входа, давая понять, что сам Государь внутри.
Меня провели сразу, без всяких докладов. В небольшой, жарко натопленной комнатушке, которая Царю служила и кабинетом, и спальней, и приемной, табачный дым стоял коромыслом. Государь, в простом домашнем кафтане, мерил шагами тесное пространство от окна к столу и обратно, заложив руки за спину. Его лицо серым, осунувшимся, а под глазами — темные круги. Рядом со столом, заваленным картами и какими-то бумагами, стоял граф Брюс. Лицо его, всегда как непроницаемая маска. Увидев меня, Петр остановился, тяжело вздохнул и махнул рукой на единственный свободный стул.