— Петр Алексеич, это авантюра чистой воды, — тихо сказал он. — Этот швед может нас предать в любой момент. Да и с кораблями… Что, если они не полезут в гавань?
— Значит, будем импровизировать, капитан, — ответил я. — Но если выгорит, представь, с чем мы вернемся к Государю.
Эта мысль, кажется, немного примирила его с реальностью. Он кивнул, и пошел разносить приказы. Над крышей конторы медленно пополз вверх желто-синий стяг. Мы замерли в ожидании, превратив целый завод в одну большую, смертельную ловушку. Оставалось только ждать, клюнет ли на эту наживку враг.
Началась суета, я изложил свой план и раздал приказы. Моя маленькая армия пришла в движение воплощая в жизнь мой замысел. Времени было очень мало, благо легкий туман мог скрыть передвижения преображенцев.
Я сидел в конторе Бьорклунда, превращенной в наш штаб, и не выпускал из рук подзорную трубу. Нервы были натянуты как струна. Каждый шорох заставлял дергаться. Мой план был дерзок до наглости, он держался на тоненькой ниточке — на предположении, что шведы поведут себя как самонадеянные и самоувернные европейцы. Один неверный шаг — и вся наша хитроумная ловушка захлопнется, превратив нас из охотников в дичь.
Наконец показались три корабля. Моя труба выхватила из утренней дымки их силуэты. Два фрегата и за ними — здоровенный двухпалубный левиафан, от одного вида которого начинали пошаливать нервишки (хотя куда еще-то?). На его гафеле лениво полоскался «Юнион Джек». Интересно, два шведа и один англичанин.
Британец повел себя как истинный джентльмен, то есть как хитрая и осторожная сволочь. Он не полез в узкую гавань. Его махина бросила якорь в широкой части залива, на приличном расстоянии. Он взял под контроль выход в море, но в саму заварушку соваться не стал. Он занял позицию наблюдателя, арбитра, который пришел посмотреть, как его шведские «партнеры» разберутся с проблемой.
А шведы, чувствуя за спиной мощь союзника, повели себя именно так, как мне и было нужно. «Фрея» и «Тор» — я уже знал их имена (Бьорклунд уже расписал расклад) — смело вошли в гавань. Спустили паруса, отдали якоря и замерли на рейде в паре кабельтовых от причала. Они не торопились, ждали, когда к ним прибудет посыльный.
Они еще не знали, что уже сидят в мышеловке.
Момент настал.
— Пора, — сказал я Глебову. Капитан стоял рядом, не сводя глаз с вражеских кораблей, и его рука сама собой легла на эфес сабли.
Я смотрел не на шведов. Моей главной целью был англичанин. Его нельзя было взять на абордаж, обмануть или запугать. Но его можно было парализовать. Загнать в угол, где любое действие — проигрыш.
— Группе «Водяной» — начать, — отдал я тихую команду.
Сигнал ушел в две замаскированные бухты по обе стороны гавани, где мои люди сидели в засаде у массивных воротов. Скрипнули механизмы, и под водой, не нарушая глади, пришли в движение две мои «Щуки». Я следил за ними в трубу, видя лишь едва заметные буруны. Две уродливые просмоленные сигары, движимые мускульной силой, медленно поползли к ничего не подозревающим шведским фрегатам. Это был психологический удар. Шведы их еще не видели, я был уверен, что наблюдатель с мачты британца их уже засек.
Одновременно от причала отвалила легкая шлюпка с офицером под шведским флагом. Она направилась прямиком к англичанину. Я лично сочинял то письмо, что сейчас лежало у него в кармане. Это был выверенный удар по британской спеси и их коммерческим интересам.
Суть его была проста.
«Милостивому государю, капитану корабля Его Величества, — гласило послание. — Довожу до вашего сведения, что в данный момент я провожу боевую операцию против флота Карла XII с применением нового подводного оружия. Ваши союзники обречены. Предлагаю вам выбор. Вмешаетесь — я сочту это актом агрессии и вступлением вашей державы в войну. Сомневаюсь, что король давал вам такие полномочия. Останетесь в стороне — это будет лишь внутренним инцидентом между мной и шведским флотом. Выбор за вами, сэр: начать войну из-за сомнительных интересов вашего покровителя, лорда Эшворта, или сохранить нейтралитет и долго объяснять шведам, почему вы смотрели, как топят их корабли. Даю вам пять минут».
Я поставил его в идеальный цугцванг. Любой ход вел к ухудшению его положения. Вмешаться — значит начать войну и публично признать, что он крышует контрабандистов. Не вмешаться — значит совершить прямое предательство.
Я видел в трубу, как моя шлюпка подошла к борту линкора, как наверх поднялся офицер. Уверен, наблюдатели на британце заметили буруны от моих «Щук». На борту линкора началась суета. Я представил себе лицо английского капитана. Он, должно быть, проклинал все на свете — и меня, и лорда Эшворта.
Он выбрал меньшее из зол. Он выбрал позор, а не войну. Через несколько мучительных минут на его мачте медленно пополз вверх мой условный сигнал, который означал: «Соблюдаю нейтралитет» (обычная синяя тряпка).
Шах и мат.
Шведские капитаны выскочили на палубу, привлеченные сигналами. И в этот момент они увидели три вещи, от которых у них душа ушла в пятки. Первое — какой-то непонятный сигнал на корабле союзника. Второе — две странные тени под водой, двигающиеся прямо к их бортам. И третье — десятки шлюпок со «шведскими» солдатами, которые со всех сторон устремились к их кораблям.
На палубах «Фреи» и «Тора» началась суматоха. Они не понимали, что за подводные монстры на них ползут. Они видели, что их окружают свои же, капитаны кораблей все же всполошились и объявили тревогу, корабли начали поднимать порты, матросня начала заряжать оружие. Но было поздно. Преимущество моих Смок сыграло свою роль — на лодках, в узком пространстве солдаты могли сделать свои залпы. Не уверен, что физический урон был существенным, тут скорее был психологический удар.
Когда абордажные команды Глебова с криком «Ура!» полезли на борта, сопротивления почти не было. Несколько офицеров попытались выхватить шпаги, но их тут же сбили с ног. Матросы, видя безнадежность положения, бросали оружие и поднимали руки. Вся операция по захвату двух боевых фрегатов заняла не больше четверти часа и не стоила мне ни одной капли крови.
Я опустил трубу. На лице играла злая, торжествующая ухмылка. Я стоял на причале захваченного завода, а в гавани, под русским контролем, стояли два вражеских корабля. Вдалеке маячил бессильный британский линкор (который получил бы заряд термобарической бомбы из мортирки — правда, там была всего одна попытка).
Эйфория от бескровной победы испарилась довольно быстро, оставив после себя трезвый расчет. Я стоял на палубе «Фреи». Еще час назад корабль был шведской гордостью, а теперь стал моим трофеем. Два великолепных, крепко сбитых фрегата. И одна огромная, зияющая дыра в моих планах: у меня не было людей, чтобы всем этим хозяйством управлять. Мои преображенцы — орлы в бою, но на палубе они были сухопутными крысами. Взять корабль на абордаж — это пожалуйста, но провести его через возможный шторм — задача для них непосильная.
Решение, как это часто бывает, валялось под ногами, но было рискованным донельзя. Я приказал согнать всех пленных матросов на ют. Их было около полутора сотен — разношерстная толпа, от безусых юнцов до просоленных морских волков. Они стояли, понурив головы, под дулами СМок моих солдат.
Я не стал толкать речей, прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица. Мне нужны были не шведы-патриоты, нужны были наемники. Солдаты удачи, для которых флаг на мачте — лишь тряпка, а родина там, где платят. Я с помощью местного толмача расспрашивал кто и откуда они. Вот пара норвежцев, переругивающихся на своем гортанном наречии. Вот здоровенный датчанин с вытатуированным на руке якорем. А вот несколько немцев из Гамбурга. Война и нужда закинули их на шведскую службу, и я был уверен, что за хорошую цену они с той же легкостью послужат и русскому царю, и самому дьяволу.
Я приказал вывести из строя десятка три таких «интернационалистов». Остальных, коренных шведов, отправили на сушу мелкими партиями (связали, обезоружили и рассовали по хозпостройкам). Отобранных же я собрал в тесный кружок. Они смотрели на меня исподлобья.