Разборки с будущей «Палатой привилегий» немного разгрузили голову, но чем ближе маячил отъезд, тем отчетливее я понимал одну простую вещь. В Москве играть по правилам никто не будет. Демидов и его присные не побрезгуют ничем. И на пышных приемах в боярских хоромах или в тесных приказных палатах мой десяток гвардейцев будет полезен, как рыбе зонтик. Мне нужен был свой собственный, последний аргумент. Козырной туз, который можно достать из рукава, когда припрет. Компактный, смертоносный и абсолютно незаметный.
Вечером, после очередного долгого дня, я заперся в мастерской с Андреем Нартовым. Разложил на верстаке грубый эскиз, набросанный углем на листе плотной бумаги. Идея многозарядного пистолета-карабина, такая соблазнительная поначалу, была отброшена. Времени в обрез, да и технологий для создания надежного барабанного механизма у нас не было. Вместо этого я нарисовал нечто другое — маленький, почти игрушечный пистолет без внешнего курка, с коротким, толстым стволом. То, что в моем мире назвали бы «дерринджером». Оружие картежников, дуэлянтов и тех, кому нужно было решить проблему быстро, тихо и навсегда.
— Вот, Андрей, наша с тобой задача на ближайшие дни, — я ткнул пальцем в эскиз. — Нужно сделать эту игрушку. Одну.
Нартов вгляделся в чертеж. Его мозг мгновенно оценил сложность задачи. Он не стал задавать лишних вопросов. Просто взял эскиз и надолго замолчал, прокручивая в голове варианты. Так и началась наша собственная маленькая производственная драма, разыгравшаяся в стенах одной кузни.
Первой и главной проблемой стала, как ни странно, сталь. Наш первенец был великолепен. Но его свойства были для нас тайной за семью печатями. Одно дело — держать удар молота, и совсем другое — выдержать взрыв пороха в замкнутом пространстве. Первый же прототип ствола, отлитый из этой стали и испытанный на разрыв на прессе, который мы наскоро соорудили, экзамен завалил. На его внутренней поверхности проступила едва заметная, волосяная трещина.
Для такого ответственного дела литая сталь не годилась. Нужна была кованая. Многослойная, прочная, упругая. Та, из которой веками делали лучшие клинки.
Следующие несколько дней кузня превратилась в адское пекло. Гришка С Федькой со своими двумя молотобойцами, мысленно проклиная меня и мою затею, колдовали над раскаленным куском металла. Они складывали его, проковывали, снова складывали, пересыпая слои истолченным в пыль древесным углем. В воздухе стоял густой запах раскаленного железа. Я часами стоял рядом, наблюдая за этим древним, почти магическим процессом. Я создаю настоящее произведение искусства. В серию это точно не пойдет.
Параллельно шла работа над механизмом. Бескурковая система с внутренним ударником оказалась слишком сложной для наших станков. Точности не хватало. Любой перекос — и механизм клинило. Нартов бился над этой проблемой два дня, а потом пришел ко мне с новым, гениальным в своей простоте решением.
— Ваше благородие, а что, если не прятать курок, а сделать его частью замка? — он показал мне деревянную модельку. — Вот, глядите. Ствол переламывается для зарядки. А когда его закрываешь, специальный рычаг внутри взводит скрытый курок. Просто, надежно, как топор. И осечки быть не может.
Это был технологический шедевр. Простое, изящное решение, которое убирало все лишние детали, оставляя лишь голую, смертоносную функциональность. Идея охотничьего ружья напрашивалась, тем более в моих эскизах, связанных с СМкой было и такое оружие. А Нартов углядел же — голова.
Но главным прорывом стал боеприпас. Опыт создания унитарных патронов для СМ-1, конечно, помог, но то было оружие армейское, где можно было пожертвовать изяществом ради надежности. Здесь же требовалась ювелирная работа. Простая идея с гремучей ртутью, которую я пробовал еще для винтовок, в малом объеме давала слишком много осечек. Нужна была иная, более хитрая система. Мы снова заперлись в лаборатории.
— Нам нужна не химия, а механика, — объяснял я соратникам, чертя на доске. — Нам нужна искра. Как в кремневом замке, только размером с ноготь.
Решение было изящным. Мы создали двухсоставный капсюль. Часами толкли в бронзовой ступке обычное стекло (про стекло — там вообще отдельная история получилась), превращая его в мельчайшую, острую пыль. Эту стеклянную крошку смешивали с серой и растертой в пыль селитрой. Сама по себе эта смесь не взрывалась, но была чрезвычайно чувствительна к трению. При резком ударе бойка микроскопические частицы стекла, скрежеща друг о друга, высекали сноп горячих искр, которые тут же поджигали серу. Но этой вспышки было маловато, чтобы гарантированно воспламенить основной заряд. Поэтому поверх первого состава мы насыпали второй — щепотку самого лучшего, мелкодисперсного дымного пороха. Он играл роль «усилителя», превращая крохотную искру в мощный форс пламени, который уже и поджигал основной, бездымный заряд в гильзе.
В итоге, после непрерывной, лихорадочной работы, у меня в руках лежал маленький, тяжелый, идеально подогнанный пистолет. Вороненая, переливающаяся синевой сталь ствола, рукоять из мореного дуба, которая как влитая легла в ладонь. И рядом — два десятка тускло поблескивающих латунных патронов, каждый из которых был маленьким произведением инженерного искусства. Это был приговор, спрятанный в кармане, он давал мне такое чувство уверенности, какого не давал и целый полк гвардейцев за спиной.
Нужно будет точно такой же сделать для Брюса и Петра Великого — они оценят это по достоинству.
Стрелять меня учил Орлов. Он сходу оценил преимущества такой штуковины. Мы уходили на дальнее стрельбище, где нас никто не мог видеть. Он не заставлял меня целиться в мишень.
— Забудь про эту мушку, Петр Алексеич, — говорил он, наблюдая, как я пытаюсь поймать цель. — Эта штука не для того, чтобы белок в глаз бить. Это для разговора в темном переулке, когда собеседник уже занес над тобой нож. Тут думать некогда, тут надо бить.
Он заставлял меня стрелять от живота, навскидку, по силуэтам, которые его солдаты вырезали из досок. Он учил меня указывать. «Куда рука смотрит, туда и пуля летит». А после стрельб мы шли в кабинет к де ла Серде. И там начинался другой урок.
— Представь, барон, — говорил старый испанец, расставляя на карте оловянных солдатиков, — ты в комнате, полной врагов. Они улыбаются тебе, говорят комплименты, наливают вино. Но каждый из них ждет момента, чтобы вцепиться тебе в горло. Твой пистолет — это рычаг. Одна только угроза его применения может выиграть тебе время, заставить их отступить. Главное — выбрать правильный момент и правильную цель. Не того, кто кричит громче всех, а того, кто молча тянется за кинжалом.
Орлов учил меня, как выжить в драке. А де ла Серда учил, как этой драки избежать или, если она неизбежна, закончить ее одним, решающим ходом. И когда я, наконец, научился выхватывать пистолет из кармана и, не задумываясь, всаживать пулю в грудь деревянному манекену, Орлов удовлетворенно крякнул. А испанец молча кивнул. Экзамен был сдан. Я был готов к Москве.
За два дня до отъезда в Москву в наше тихое болото ударил гром. Без всяких предупреждений. Я как раз стоял у паровой машины, слушая ее ровное, мощное дыхание — лучший звук на свете, — когда снаружи донесся такой шум, что я на секунду решил: шведы прорвались. Грохот десятков копыт по раскисшей дороге, зычные крики, собачий лай. Орлов, выскочивший на крыльцо, вернулся с таким лицом, будто увидел призрак собственного прадеда.
— Государь, — коротко выдохнул он.
Петр явился без свиты, без предупреждения, в сопровождении лишь полусотни драгун личной охраны. Его дорожная карета, заляпанная грязью по самую крышу, выглядела так, будто ее гнали без остановки от самого Петербурга. Он не стал ждать, пока ему откроют ворота, а просто спешился и, перешагнув через шлагбаум, широкими, стремительными шагами двинулся прямо к моей конторе, распугивая ошалевших от такого зрелища мастеровых. На нем был простой дорожный камзол, забрызганный грязью, ботфорты и треуголка, сдвинутая на затылок. От его громадной фигуры перло такой яростью, что воздух вокруг, казалось, потрескивал.