Я снова ткнул пальцем в карту, в район Урала.
— А с Демидова — ресурсы и организация. Вы только представьте, какой чудовищный объем металла для этого понадобится! Тысячи верст рельсов, миллионы креплений, колеса… Да его заводы будут загружены заказами на полвека вперед! Он станет главным поставщиком для самой большой стройки в истории России! Он, с его бульдожьей хваткой, с его умением гонять тысячи мужиков, будет отвечать за прокладку путей, за наем людей, за всю эту гигантскую логистику. Мы дадим ему самый жирный и самый выгодный подряд, который только можно себе вообразить.
Я видел, как меняется в лице Стрешнев. Он видел перед собой холодного, расчетливого дельца, предлагающего сделку, от которой невозможно отказаться.
— Он озолотится. Станет вдесятеро богаче! — я повысил голос. — Но есть одна загвоздка. Он окажется на крючке. Все его будущее процветание будет целиком и полностью зависеть от моих технологий, от моих паровозов, от моих рельсов. Он будет вынужден с нами работать. И пока он будет с горящими глазами строить свою железную империю, у него просто не останется ни времени, ни сил на политические интриги. Мы не будем с ним воевать. Мы просто дадим ему такое огромное и прибыльное дело, что он сам про все остальное забудет. Мы свяжем его по рукам и ногам. Золотыми цепями, которые он сам не захочет сбрасывать.
В камине догорали последние поленья. Стрешнев долго молчал, его сухое, пергаментное лицо было непроницаемым. Он медленно раскурил свою трубку, наполнив комнату горьковатым дымом, и только потом поднял на меня глаза.
— Запрячь лютого врага в государево тягло… — наконец произнес он, в его голосе не было ни капли лести, только сухое любопытство. — Бесовская хитрость, барон.
Я снова обернулся к огромной карте России, занимавшей почти всю стену. Долго, не отрываясь, смотрел на это лоскутное одеяло из лесов, степей и рек.
— А ведь это не только про товары, Тихон Никитич, — я сам не выдержал паузы. Мысль, родившаяся из его же слов о внешних угрозах, оформилась окончательно и требовала выхода. — Я слушал вас и понял, что даже я сам вижу лишь половину картины. Главная выгода здесь не в пудах железа и не в аршинах сукна.
Он подошел и встал рядом у карты.
— У нас есть вечная наша беду, — я провел рукой вдоль южных и северных границ. — Набеги с юга, угрозы с севера. Мы огромны и неповоротливы. Пока армия дойдет, от врага и след простыл. А теперь представьте.
Я улыбнулся.
— Представьте целый полк, посаженный на эти железные повозки. С пушками, с лошадьми в особых вагонах, с провиантом на месяц. Не обозы, что месяцами вязнут в грязи, а состав, который за неделю пересекает полстраны. Удар шведов под Нарвой? Через пять дней там стоит дивизия из-под Москвы. Набег крымчаков под Воронежем? Через неделю их встречает сибирский полк, свежий, сытый и злой. Мы превращаем нашу главную слабость — наши пространства — в наше главное, неоспоримое преимущество. Нам больше не нужно держать огромные гарнизоны по всей границе. Нам нужна одна, сильная, мобильная армия и сеть этих железных дорог, по которым мы, как кровь по жилам, можем перебрасывать ее в любую точку, где вскочит нарыв. Это, Тихон Никитич, абсолютная военная гегемония.
Я замолчал. Я выложил все. Это была последняя, наверное, самая важная часть. Связать Демидова, заставить его, своими же руками, ковать оборонный щит и меч для всей России.
Самым тяжелым будет заставить Демидова поверить в эту идею. Второй проблемой будет — заставить его не убирать меня как конкурента, чтобы единолично воплотить все это. Есть еще третья, четвертая и так далее. Но таков путь.
Стрешнев медленно посмотрел на меня. Его глаза расширились от изумления. Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Он увидел целую доктрину, стратегию на столетие вперед.
— Ты… — он набрал воздуха, — ты предлагаешь перекроить само тело государства. Изменить его суть.
Он прошелся по комнате, его шаги были тяжелыми. Он остановился у камина и долго смотрел на огонь.
— Такое дело… — он говорил тихо, почти про себя, — такое дело в одиночку не поднять. Демидов — лишь первая преграда. Самая видная. Таких, как он, на твоем пути будет много. Бояре, чьи земли придется резать под дорогу. Купцы, чей извоз станет ненужным. Приказные, чьи кормушки ты порушишь. Они все будут против. Тихо, исподтишка, будут мешать. Утопят твое начинание в жалобах, в доносах, в интригах.
Он повернулся ко мне.
— План твой велик, спору нет. Чтобы его воплотить, тебе мало государевой воли и демидовских денег. Тебе нужны союзники здесь, в Москве, которые расчистят тебе дорогу, пока ты будешь возиться со своим железом.
Он подошел ко мне вплотную.
— Демидов ждет тебя на свой «суд». Поезжай. Говори с ним, убеждай, торгуйся. Это твоя битва. Но в Москве… в Москве я могу тебе подсобить. У меня есть мысль, как именно…
Глава 18
Разговор со Стрешневым меня, что называется, обескуражил. Я вышел из его палат на Знаменке с чугунной головой. Я-то думал, еду с Демидовым рогами бодаться, а на самом деле по уши влез в такую заваруху, где каждый мой чих отзывается на другом конце света. И теперь, хочешь не хочешь, а играть надо по их правилам, которых я в глаза не видел.
Вернувшись на Пушечный двор, я первым делом позвал к себе Орлова. Он нарисовался тут же — собранный, готовый к приказам. Он-то ждал, что я сейчас начну его по обороне беседы вести, а я ему подсунул задачку совсем из другой оперы. Чистой воды политтехнология, которую я на ходу пытался прикрутить к реалиям этого века. Прямая и честная PR-кампания, как я ее понимал, тут бы не прокатила. Этот город живет сплетнями, домыслами, полуправдой. Попытаться этот поток взять под контроль — гиблое дело. Значит, надо было его оседлать. А еще лучше — запустить такую информационную волну, которая смоет все попытки Демидова выставить меня идиотом.
— Орлов, садись, есть разговор, — я усадил его за стол. — Встреча с Демидовым отменяется. Дня на два. Пусть поварится в собственном соку. А мы за это время ему почву подготовим. Я хочу, чтобы вся Москва на ушах стояла.
— Шуму навести — это мы завсегда готовы, ваше благородие, — ухмыльнулся мой СБшник. — Прикажешь моим соколам по кабакам прошвырнуться, купчишек за бороды подергать?
— Нет. Руки прочь, — я отмахнулся. — Шум нам нужен другой. С головой. Отберешь своих самых толковых, у кого язык подвешен. И пойдут они не морды бить, а байки травить. По трактирам, по харчевням — везде, где вся эта торговая братия обитает. Но с умом, с подходом.
Я подался вперед, почти зашептал:
— Мне нужно, чтобы по городу поползли три разных слуха. Три небылицы. Чтобы одна с другой никак не вязались.
Орлов слушал, и его лицо становилось все серьезнее. Он был солдатом, но хитрость в плане чуял за версту.
— Первая байка, для военных и бояр, — я загнул палец. — Твои ребята должны проболтаться, будто барон Смирнов привез для государевой армии оружие — диво дивное. Фузеи, что сами стреляют, да «греческий огонь» какой-то новый, что камень в стекло плавит. Пусть судачат, что скоро шведу хана. Это для тех, кто войной мыслит.
— Ясно, — коротко бросил Орлов.
— Вторая, для купеческого сословия. Самая жирная. Пусть шепчутся, будто я привез из-за моря секрет, как из простой медяшки серебро делать. Технология, дескать, мудреная, барыши такие сулит, что наш Демидов со всеми его заводами просто нищим оборванцем покажется. У этих нюх на деньги, они заинтересуются чисто из любопытства, хотя и не поверят.
— Лихо, — одобрительно хмыкнул капитан.
— И третья, — я сделал паузу. — Самая рисковая, самая нужная. Эта — для простого народа и для тех, кто в старине увяз. Для староверов этих, с которыми Демидов якшается. Для этой публики ты наймешь юродивых, калик перехожих, самых горластых. И пусть они по всей Москве трезвонят, что питерский барон — колдун да чернокнижник. Что притащил он с собой «машину бесовскую», которая сама ходит, огнем дышит и уголь жрет. Пусть вопят, что это конец света и что «антихрист» в Первопрестольную скверну тащит.