Я взял со стола кусок черного, блестящего кокса, который привез с собой.
— Вот. Это хлеб наших будущих заводов. Каменный уголь. Обожженный без доступа воздуха, он дает такой жар, что способен плавить сам камень.
Я положил кокс и взял в руки миниатюрный конвертер.
— А это — сердце. Я про него уже рассказывал вкратце. В него мы заливаем чугун, продуваем его сжатым воздухом, и за полчаса получаем сталь такого качества, о котором вашим мастерам и не снилось. Без многодневной кричной переплавки и без потерь.
Не выдержал худощавый мастер с цепкими глазами, который раньше язвил про футеровку. Он забыл про осторожность.
— Постой, барин. Ты говоришь — сталь за полчаса. А шлак? Шлак-то куда девать будешь? Он же всю футеровку за раз сожрет, прикипит! После каждой плавки печь ломами ковырять?
Я ждал этого вопроса. Правда, я думал, что спорсят только тогда когда я подробно описал бы суть процесса. Но не перевелись на Руси самородки. А на этого вьюношу нужно обратить внимание.
— А для этого, мастер, — я указал на вторую, боковую дырку в модели конвертера, — вот эта вторая летка. Наклонил в одну сторону — шлак слил. Наклонил в другую — чистую сталь.
По рядам уральцев прошел возбужденный шепоток. Они увидели простое, элегантное инженерное решение. Они не знали, как его воплотить, но они поняли принцип.
Я говорил не о прибыли, не о деньгах. Я говорил о физике горения, о химии металла, о механике движения. Я читал им лекцию, вскрывая перед ними суть процессов, которые для них были сродни черной магии.
Я видел, как меняются их лица. Скепсис уходил, уступая место глубокой, задумчивой сосредоточенности. Это был разговор инженера с инженерами и они меня понимали, видели за моими словами знание, которое пугало их куда больше, чем любые мои угрозы.
Мой монолог оборвался. Я сделал все, что мог. Теперь слово было за ними. Я отошел от стола, позволяя самим подойти, потрогать, изучить. Котел работал уже полчаса, нужно было закругляться, пока он не сдох и не похоронил все мои усилия.
Мастера подошли. Медленно, с какой-то почти суеверной опаской, обступили работающий макет. Забыв и про меня, и про Демидова, они превратились в то, кем были на самом деле — в одержимых своим делом творцов. Они трогали пальцами крошечные деревянные рычаги, следили за движением нитей-приводов, спорили вполголоса, переходя на свой, уральский говор, полный специальных, понятных только им словечек.
Но главный их интерес был прикован к Нартову. Андрей, осмелев после удачного запуска, стоял у паровой машины, вытирая со лба пот, он был в центре внимания. Уральцы обступили его плотным кольцом. Начался самый настоящий допрос — технический, безжалостный. Они пытались докопаться до сути.
— А котел-то твой, парень, — начал Афанасий, — сколько он такого давления выдержит? Не бабахнет через неделю?
— Медь — металл вязкий, — без тени заносчивости ответил Андрей. — Прежде чем рвануть, она вздуется, зашипит. А чтоб до греха не доводить, вот клапан предохранительный, — он указал на пружинный механизм. — Лишний пар сам стравит, хозяина предупредит.
Они засыпали его вопросами. О смазке, об износе, о точности литья. Долго обсуждали поршень, его суть. И в какой-то момент один из них, самый язвительный, задал вопрос, который должен был стать последним гвоздем в крышку нашего гроба:
— Все это ладно, парень. А вот скажи, как ты поршень-то свой в цилиндре точить будешь? С каким допуском? Чтоб и не болтался, и не заклинило его, когда металл от жара расширится? На глаз тут не выйдет, тут точность нужна, какой и у немцев не сыщешь.
В наступившей тишине Нартов на мгновение замолчал. Потом, не говоря ни слова, подошел к моему походному сундуку, который стоял тут же, и достал оттуда массивный латунный кронциркуль с нониусом — трофей из Евле.
— А вот этой штукой, дядя, — он протянул инструмент мастеру. — С точностью до сотой доли дюйма.
Уралец взял в руки тяжелый, блестящий инструмент. Повертел его, сдвинул ползунок. Его брови поползли на лоб. Он передал кронциркуль соседу. Инструмент пошел по рукам. Кажется их мир не будет прежним. Они смотрели на этот простой, в сущности, механизм, и понимали, что это ключ к совершенно другому уровню производства, где правит точный, холодный расчет без глазомера и чуйки.
Они замолчали. Допрос был окончен. Медленно, один за другим, отошли от машины и макета. Мастера стояли и просто смотрели, как крутятся деревянные колесики, как мерно пыхтит пар, как оживает игрушечный завод. В их глазах не было злости или зависти. Была растерянность. Пустота. Осознание того, что все, чем они жили и гордились, вся их уникальная, передаваемая из поколения в поколение наука, только что превратилась в архаичное ремесло.
Наконец, Афанасий, их старший, очнулся. Он окинул долгим взглядом работающую машину, и его плечи как-то сразу осунулись. Он подошел к Демидову, который все это время молча и неподвижно наблюдал за сценой. Остальные мастера последовали за ним. Они отошли в дальний угол двора, сбились в тесный кружок.
Я стоял на расстоянии, делая вид, что осматриваю котел, но все мое внимание было приковано к ним. Я не слышал слов, но я видел все остальное. Видел, как тяжело вздохнул Афанасий, прежде чем заговорить. Видел, как мрачнеет лицо Демидова с каждым словом его главного мастера. Видел, как уральцы жестикулируют, что-то доказывая, тыкая пальцами в сторону моей машины.
— Ну что, Афанасий? — голос Демидова был тихим, но я его почти расслышал. — Баловство?
Старый мастер долго молчал, собираясь с мыслями. Он посмотрел на своих товарищей, в поисках поддержки, и, тяжело вздохнув, поднял глаза на хозяина.
— Он не врет, Никита Демидович, — глухо произнес он. — Ни единым словом. Конструкция сырая, сделана наспех. Но задумка… эх… задумка у него верная.
— Котел его медный — слабоват, — подхватил другой мастер, — но ежели его из стали отлить, да по уму, он веками служить будет. И силу даст такую, что наши водяные колеса будут казаться баловством.
— А сталь его… конвертер этот… — Афанасий покачал головой. — Мы с ним в цене тягаться не сможем. Он нас за год разорит, если захочет. Только и успевай сырье подавать.
Наступила тишина.
— Воевать с этим бесполезно, — наконец подытожил Афанасий. — Эта штука… она изменит все. Это как с луком против ружья выходить. Можно одного-другого подстрелить из засады, но в чистом поле… Он нас обошел, хозяин.
Представление закончилось. Мастера, отбубнив свое, отошли, оставив Демидова одного. Он еще с минуту постоял, глядя на работающий макет, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Потом он коротко кивнул своему старшему, Афанасию, и тот, подойдя ко мне, тихо произнес:
— Хозяин желает с тобой говорить. Один на один.
Я кивнул в ответ. Этого я и ждал.
Нартов выдохнул и принялся «выключать» котел, пока он еще не показал свои минусы.
Мы шли через двор. Демидов что-то буркнул про то, что его усадьба здесь на соседней улице. Мы шли не спеша, каждый погруженный в свои мысли. Было как-то странно все это.
Люди расступались, провожая нас молчаливыми, полными домыслов взглядами. Мы вошли в его горницу — давящая роскошь, тяжелый дубовый стол. Он молча указал мне на кресло напротив себя. Слуга бесшумно поставил на стол два кубка и штоф с темным, почти черным вином.
Демидов налил себе, потом мне. Мы молча выпили. Он не торопился.
— Вижу, барон, голова у тебя светлая, а руки — золотые, — наконец произнес он, и у него не было ни капли лести, только холодная оценка. — Такие люди на дороге не валяются. Бросай свои питерские забавы, поезжай ко мне на Урал. Дам тебе людей, лучшие домны. Строй там свои машины, сколько душе угодно. Под моим присмотром. В деньгах и почете нуждаться не будешь.
О как! Интересный ход. Он признавал мой талант, но тут же пытался поставить меня в положение подчиненного. Предлагал стать самым дорогим и ценным мастером в его уральской вотчине. Не думаю, что он это всерьез, зная, что я уже являюсь гендиректором своей Компании, где уже есть деньги, еще и царское участие.