Слушая его, я холодел. Передо мной разворачивался план порабощения, способный отбросить страну на десятилетия назад. Однако для Петра, с его неуемной энергией, в этой прямолинейной жестокости была своя привлекательность.
— А что, Данилыч… — протянул Петр. — В этом есть своя сермяжная правда.
Я пытался возразить, говорил об обязательных кабальных условиях займа, но мои слова тонули в бравурных речах Меншикова.
— Ступай, бригадир, — бросил он мне, не глядя. — Твое дело — телеги строить. О большом деле мы и без тебя подумаем.
Я ушел. Я просто недооценил Меньшикова и сходу не сообразил что-то путное. В лоб эту стену было не пробить. Нужно было заходить с флангов. И я начал действовать.
Первым делом срочные гонцы полетели к Демидову и Морозовым. В письмах я без прикрас изложил план Меншикова, сопроводив его расчетами, которые показывали, как новый налог разорит их собственные предприятия — здесь спасибо Магницкому, помог. Я требовал: «Готовьте совместное челобитье. Предложите свой капитал, но на условиях долевого участия».
Затем я отправился к Брюсу.
— Яков Вилимович, ты понимаешь, что голландский заем — это финансовая удавка на шее нашего флота?
Брюс молча слушал, набивая трубку, но, подумав, поставил условие.
— Хорошо, Петр Алексеевич. Я укажу Государю на риски. Но взамен твоя будущая… контора… будет предоставлять моей канцелярии полный отчет о движении денег. Я должен знать, куда пойдет каждый гульден, чтобы не вышло так, что мы меняем голландскую удавку на твою собственную.
Я согласился. Это была справедливая цена.
Последний ход оказался самым тонким. Встретившись с Анной Морозовой, я без предисловий изложил ей суть дела.
— Светлейший князь решил осчастливить московское купечество новым «дорожным налогом».
На ее лице не дрогнул ни один мускул.
— Что вы предлагаете? — спросила она.
— Просто слухов будет мало. Нужна сумятица. Устройте через своих людей ажиотажную скупку соли в Москве. Якобы в преддверии новых поборов. Это заставит вмешаться самого Государя.
Анна все поняла без лишних слов. Через три дня в Петербург полетели донесения о волнениях в торговых рядах и риске соляного бунта.
Идеальный шторм был готов. Местом действия стал широкий совет в Адмиралтействе, где Меншиков, сияя от самодовольства, с пафосом излагал свой проект. И тут началось.
Первым, к его изумлению, слово взял всегда молчаливый Брюс. Он методично доложил о рисках внешнего займа. Не успел Меншиков опомниться, как секретарь начал зачитывать «совместное челобитье от верных промышленников и купцов», где Демидов и Морозов предлагали свои капиталы, но просили «правил справедливых». Апофеозом стали донесения о «соляной сумятице» в Москве, которые положили перед Петром.
Я видел, как Государь слушает все это. Он не был слепцом. Петр прекрасно понимал, что стал свидетелем блестяще срежиссированного спектакля. Поймав его тяжелый взгляд, я понял — Государь все понял, но делал вид, что верит, потому что результат этой манипуляции был выгоден Империи. Я впервые пошел на небольшой конфликт, но не мог поступить иначе. Петр Великий не зря один из лучших самодержцев, но при этом обладал маленькой слабостью — импульсивностью.
Меншиков оказался в полной изоляции. Его план из «простого и надежного» на глазах превращался в путь к экономическому коллапсу. И только тогда, в наступившей тишине, поднялся я.
— Государь, — мой голос звучал спокойно. — Есть путь, который позволит и дороги построить, и в кабалу не попасть, и верных твоих слуг не обидеть.
Петр с недовольством выслушал меня.
Я изложил идею «Общей Компанейской Казны». Все нужные рычаги были нажаты: Брюс опасался за безопасность, Демидов и Морозовы — за свои кошельки, а Меншиков просто оказался слишком жаден. Оставалось лишь предложить решение, от которого Государь, загнанный в угол их совместными усилиями, уже не сможет отказаться.
Петр слушал, и на его лице отражалась целая буря эмоций. Он смотрел на меня, на растерянного Меншикова, на невозмутимого Брюса.
Когда я закончил, он долго молчал, барабаня пальцами по столу. Затем поднял на меня тяжелый, полный одновременно и ярости, и восхищения взгляд.
— Быть по-твоему, хитрец! — пророкотал он так, что, казалось, задрожали стекла. — Банку быть!
Я внутренне выдохнул. Победа. Я очень боялся потерять доверие Государя. И надеялся, что он правильно поймет мои «хитрости». Так и получилось. Но я ходил по краю, это да…
— Но… — добавил он, и от этого «но» меня аж перекосило.