Анна говорила от лица «московского купечества», хотя за этими словами я прекрасно различал мощь и влияние ее собственного клана. Передо мной разыгрывался спектакль, в котором мне отводилась роль благодарного зрителя.
— Обеспокоенность — дело хорошее, — заметил я, — но армии нужны дубовые брусья для колес и добрый уголь для кузниц. И нужны они были еще вчера.
— Они будут у вас, бригадир. — На ее губах мелькнула тень улыбки. — Москва готова помочь. В течение недели мы можем направить сюда первый обоз: лучший карельский дуб, который мы держали для голландских контрактов, и уголь с наших тульских копей. Все, что потребуется.
Даже так? Не спрашивая в каких объемах мне все это нужно? Или уже прикинули? Предложение было более чем щедрым — оно было спасительным. Однако я не был наивным юношей и понимал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Я да ей возможность продолжить.
— Разумеется, — продолжила она, уловив мое молчание, — мы понимаем, что снабжение армии через одного, пусть и весьма деятельного, вельможу — дело рискованное и не всегда выгодное для казны. Конкуренция, как говорят голландцы, — мать процветания. Если появятся новые, надежные поставщики, готовые работать за меньшую цену, но с лучшим качеством, от этого выиграет и Император, и армия. Мы готовы стать такими поставщиками. Нужно лишь, чтобы нас услышали. А ваш голос там, я слышала, звучит весьма весомо.
Она предлагала «создать здоровую конкуренцию на благо государства», а ведь могла просить «отнять у Меншикова», с учетом его последнего конфуза. Формулировка была безупречной. И ядовитой. Она предлагала мне влезть в самое логово Меншикова. С одной стороны — ресурсы для армии и шанс на победу. С другой — верный билет на плаху, если мы проиграем эту подковерную грызню. А как отнесется Петр к союзу его «бригадира» со старой московской аристократией, которую он так презирает и, как мне кажется, немного побаивается?
Глядя на эту молодую женщину, я восхищался ее деловой хваткой и политической смелостью. Она предлагала сделку, четко очерчивая интересы обеих сторон.
— Вы ввязываетесь в опасную игру, Анна Борисовна, — заметил я. — Идти против светлейшего — все равно что дразнить медведя в его берлоге.
— Медведь уже не молод, да и зажирел, бригадир, — парировала она. — Он уже не видит дальше своего носа. А в России появляются новые охотники.
Решение было принято. Отступать поздно: Империя требовала ресурсов, которые были только у Москвы. Играть на поле Меншикова, бросая ему вызов, — опасно, но необходимо.
— Хорошо, — сказал я. — Ваше предложение меня заинтересовало. Я готов обсудить детали.
— Отец мой будет рад принять вас у себя. Мы остановились в его петербургском доме. Будем ждать.
Сделав легкий поклон, она, не дожидаясь ответа, развернулась, чтобы уйти, но в дверях на мгновение задержалась и обернулась.
— Кстати, бригадир, — ее голос стал тише. — Когда будете у нас, отец хотел бы показать вам одну любопытную вещь, привезенную из Персии. Думаю, вам, как инженеру, это будет интересно.
С этими словами она исчезла в коридоре. Я остался один, пытаясь осознать масштаб только что заключенного союза и разгадать ее последнюю загадку. Что это? Древний механизм? Новый материал?
Через пару дней навещу, как разберусь с текущими проблемами — потом и узнаю все.
Мастерские Адмиралтейства, жившие в размеренном, почти сонном ритме постройки кораблей, превратились в растревоженный муравейник, работающий на износ. Наш проект, получивший официальное название «Степной таран», стал единственным смыслом существования для сотен людей. Император поставил жесточайшие сроки, и права на ошибку не было.
Я практически поселился здесь. Ночи напролет мы с Нартовым проводили не за чертежами — на них уже не оставалось времени, — а прямо в цехах, на ходу отлаживал производственный процесс. Используя свой новый сверхточный станок, привезенный из Игнатовского, Андрей лично вытачивал первые эталонные калибры для осей и втулок. Эти невзрачные куски металла стали законом и мерилом для всей работы. Производство было разбито на безжалостные, непрерывные поточные линии, работавшие в три смены: одна кузница, надрываясь от жара, круглые сутки ковала только оси; вторая, под оглушительный грохот, катала только обода; столярный цех, заваленный стружкой по колено, вытачивал только ступицы и спицы для колес.
Однако этот идеально выстроенный на бумаге механизм в реальности постоянно давал сбои. Привыкшие годами вырезать штучные шпангоуты для фрегатов, старые адмиралтейские мастера отчаянно сопротивлялись «поточной» работе. «Что ж мы, на мануфактуре, что ли, болванки точить? Я резчик по дереву, а не дровосек!» — возмущался седой столяр, когда я требовал от скорости. Приходилось ломать их психологию. Я мог бы и в Игнатовском все это сделать, но мне тупо не хватало места — там все лесах, стройке. А ждать было некогда. Здесь же был простор. Я даже Нартова перетащил сюда, оставив в Игнатовском за старшего Федьку, Магницкий в последнее время увяз в делах Канцелярии.