И что самое парадоксальное — таких людей почти не трогали. Любое серьезное дознание над иноземцем могло вызвать гнев государя. Царь, стремясь привить стране европейские нравы и технологии, наплодил ими Россию, свято веруя, что все иноземное — априори «лучшее». Поймаешь такого «фон Курца» за руку — а он поднимет визг, что невинную науку притесняют, напишет жалобу в Посольский приказ, и в итоге виноватым окажешься ты, ретроград и противник прогресса.
Что ж, раз уж канал для дезинформации сам приплыл в руки, грех им не воспользоваться. Этот актер ждет от меня роли простоватого гения-самоучки? Он ее получит.
— Механик я здешний, Петр, — представился я, намеренно огрубляя голос и манеры. — А это — помощник мой, Василь. Строим вот помаленьку.
— Ме-ха-ник! — с придыханием произнес фон Курц. — О, я такх и знал! Только гхений мог сотворить сие… чхудовище! Скахжите, любезный, на какой силе оно двихжется?
— Да какая там сила, господин хороший, — отмахнулся я. — Вода да уголь. Воду кипятим, пар в трубу, он колеса и крутит. Простая механика, ничего чудесного.
Разочарованно цокнув языком, фон Курц тут же нашел новый заход, постучав костяшкой пальца по траку.
— А метхалл! Какой удивительный метхалл! Долхжно быть, невероятно пхрочный! Это английская сталь? Или знаменитая шведскхая?
Ага, вот и клюнул. Главный вопрос.
— Какая еще шведская, — пробасил я, окончательно входя в роль простоватого умельца. — Наша, родная. Секретная.
— Секхретная? — его глаза вспыхнули алчным огоньком. — О, дхуг мой, я умею хранить секхеты!
— Ну, раз для науки… — Я сделал вид, что сомневаюсь, и, придвинувшись ближе, заговорщицки понизил голос. — Слыхал про тверские болота? Там руда особая водится. Ржавая, неказистая на вид, однако в ней, сказывают, жилка серебряная есть. Весь фокус в плавке по секретному рецепту: серебро не отделяется, а впитывается в железо, делая его легким и прочным, что твой алмаз.
Стоявший рядом Орлов издал какой-то сдавленный звук, похожий на предсмертный хрип, но вовремя прикрылся приступом кашля. Фон Курц же буквально впился в меня глазами, схватывая каждое слово.
— Невехоятно! — бормотал он. — Не могхли бы вы уделить мне хотя бы кхошечный кусочек этого чудхесного металла? Для изучхения! Я щедхо запхачу!
— Да брось платить, — я махнул рукой. Отойдя к куче мусора, я выбрал самый ржавый обломок лопнувшего трака. — Вот, держи, господин профессор. Изучай. Только рецепт-то — тайна государева. Проболтаешься — голова с плеч, сам понимаешь.
Он вцепился в этот кусок ржавчины, словно это был слиток золота.
— Могхила! Я буду нем кхак могхила!
Чтобы отблагодарить нас, он решил продемонстрировать свои «чудеса». Из повозки были извлечены подзорная труба и «увеличительное стекло» — простейший микроскоп, через который мы с Орловым разглядывали волосатую лапку мухи. Для Василия это была чистая магия, для меня — скучный школьный курс физики.
— А вот — венец мхоей кхоллекции! — провозгласил он, доставая трехгранный кусок стекла. — Махический кхисталл, что ловит солнечный луч и разлахает его на семь первоцветов!
Когда он поймал стекляшкой солнечный луч и на снегу вспыхнула маленькая радуга, Орлов благоговейно ахнул. Мне же стоило огромных трудов не расхохотаться в голос при виде этой простейшей школьной призмы.
Расчувствовавшись, фон Курц даже сделал мне деловое предложение:
— Любхезный механик, пходайте мне сие дьявольское устхоение! Сто хублей серебхом! Поедемте со мной в Ефхопу, там ваш хений оценят по достоинству!
— Благодарствую, господин профессор, — ответил я, сдерживая смешок. — Но я уж как-нибудь тут. С медведями. Привычнее.
Сокрушенно покачав головой и жалея о моей загубленной в диких лесах судьбе, он собрал свои «чудеса» и покатил дальше по нашему следу. Мы с Орловым долго смотрели ему вслед.
— Ну и прощелыга, — наконец протянул Василий. — А я ведь почти поверил. Особенно про Ефхопу.
— Он не прощелыга, Василий. Он на службе, — поправил я. — И сейчас он повезет своим хозяевам кусок ржавого железа и байку про серебряную сталь. Пусть поищут. Годиков на десять изысканий им хватит.
Орлов расхохотался. Я же, вспомина призму, которую «профессор» демонстрировал, думал совсем о другом. Этот фарс был моим первым опытом, где слух и ложь — такое же оружие, как пушка. Брюс был прав: сеть чужих глаз и ушей уже давно и прочно опутала всю страну, уж засилье иностранцев и вовсе упростило им работу. Значит, пора учиться и вплетать свои собственные, ядовитые нити. Даже от такого дурака может быть польза. И я уже знал, какая.