Мой «Леший» немедленно нарушил это унылое межвременье. Пока я докладывался Шереметеву, машину обступила толпа. Случай продемонстрировать ее мощь подвернулся немедленно: неподалеку, в раскисшей от дневной оттепели грязи, по самые оси увязла тяжелая повозка с бочками пороха. Десяток солдат, надрываясь и чертыхаясь, пытались ее вытолкать, правда безрезультатно.
— Василь, — кивнул я Орлову. — Покажи-ка господам, на что способна наша телега.
Сияя от гордости, Орлов завел еще не остывший двигатель. «Леший», взревев, легко подполз к застрявшей повозке. Трос накинули за считаные секунды, и спустя мгновение, под восторженные крики солдат, многопудовая махина уже стояла на твердой земле. Младшие офицеры, наблюдавшие за этой сценой, одобрительно кивали, в их глазах проступило невольное уважение.
Вечер опустился на лагерь, принеся с собой промозглый холод. Нас с Орловым разместили в просторной офицерской палатке, и простое тепло от чугунной печки после долгой дороги казалось верхом блаженства. Однако Орлов был мрачнее тучи. Он молча сидел на скамье, то и дело поглядывая на меня.
— Петр Алексеич, — наконец заговорил он. — Вон тот ящик, длинный, железом обитый… Там, поди, новое ружье. Верно я мыслю?
Отставив кружку с горячим сбитнем, я кивнул. Он заслуживал знать правду.
— Верно, Василий. Назвали «Шквал». Представь себе: восемь готовых зарядов. Вставил ее в ружье, щелкнул затвором — выстрел. Еще раз щелкнул — второй. И так восемь раз. Восемь, Василь! За то время, пока турок один раз свой мушкет зарядит.
Орлов перестал вертеть в руках нож. Он медленно поднял голову.
— Восемь выстрелов… — тихо повторил он, будто пробуя слово на вкус. — Против одного. Это ж… это ж не бой будет, Петр Алексеич. Это бойня.
— Это победа, Василий. Быстрая и с малыми потерями для нас.
Он качнул головой.
— Наверное, — глухо произнес он. — Я ведь под первой Нарвой был. Нас там шведы как скот на бойне резали. А потом мы под второй Нарвой им отплатили. В штыки пошли. Я там одного офицера ихнего взял, здоровый детина, рубились с ним с минуту, покуда я его не одолел. Тяжко было. Я его лицо помню. А как я буду помнить тех, кого из этого… «Шквала» положу? Как свиней на псарне?
Он замолчал.
— Как-то бесчестно, Петр Алексеич, — он посмотрел мне в глаза. — Это не работа для воина. Это работа для палача.
Сказав это, он молча накинул тулуп и вышел из палатки в стылую ноябрьскую ночь.
Не ожидал я от Орлова такого. Или его Магницкий настроил? Орлов не видел испытания СМ-2, но слышал от нас об эффективности этого оружия.
Война для меня всегда была лишь сложной инженерной задачей. Эффективность, оптимизация, минимизация потерь — вот мои критерии. И ни разу, ни на единую долю секунды, в мою голову не приходила мысль о том, во что это оружие превращает самого солдата.
У Орлова не было ни страха, ни осуждения — лишь растерянность человека, у которого одним махом отняли саму суть его ремесла. Своим прогрессорством я вручал ему новый инструмент и обесценивал все, чем он жил и чем гордился: храбрость, умение, готовность смотреть смерти в лицо на равных.
Я строил заводы, мосты, машины. Но прямо сейчас я разрушаю нечто невидимое, но, возможно, куда более важное. Я крушил старый мир с его жестокими, но понятными правилами, где доблесть была доблестью, а трусость — трусостью. И на его обломках возводил новый, эффективный, рациональный мир, в котором для солдатской чести, похоже, просто не оставалось места.
Я поднялся и подошел к тому самому ящику, обитому железом. Положил на него ладонь, ощущая холод металла. Там, внутри, лежал приговор целой эпохе.
До этого момента мой внутренний мир держался на простой и чистой аксиоме инженера: я создаю эффективные инструменты. Вопросом о «солдатской чести» Оров выбил несущую опору из-под всей этой уютной конструкции. Он ведь прав в чем-то. И чтобы у других солдат не возникло таких же мыслей, как у Орлова, нужно было придумать что-то. Новую концепцию ведения войны?
Раскрыв походный журнал на чистой странице, я приготовился написать новую главу. На листе возник заголовок: «Тезисы к новой военной доктрине». Если уж я взял на себя наглость переписывать законы физики для этого мира, придется переписывать и его неписаные законы — законы войны.
«1. Солдат — не герой, он специалист». Его главная ценность — в способности выжить и эффективно выполнить задачу. Жизнь солдата — дорогостоящий, трудновосполнимый ресурс, в который государство инвестировало время и средства.