Растолкав всех, на колени опустился полковой лекарь-немец. Его пальцы нащупали шею, запястье. Он склонился к самому лицу, пытаясь уловить дыхание. Воцарилась мертвая тишина. Наконец, немец поднял серое лицо.
— Маин Кайзер… — начал он медленно говорить, подбирая слова. — Дыхание есть. Едва-едва. И сердце… бьется. Но так слабо… Раны тяжелые, и вода ледяная… Она в глубоком беспамятстве. Выживет ли… одному Богу известно. Шансов почти нет.
«Шансов почти нет». Не горькая смерть, а долгое, мучительное угасание на его глазах.
Медленно, как старик, Петр опустился на колени на сырую землю рядом с ней. Он смотрел на ее синее от холода лицо, на едва заметное движение груди, и не чувствовал ничего. Ни радости от того, что она жива, ни боли, ни гнева. Лишь огромная, ледяная, как этот Днестр, пустота затопила его изнутри. Его титаническая энергия, двигавшая армии и ворочавшая судьбы иссякла, оставив только пустую, гулкую оболочку.
Вокруг суетились люди. Кто-то сооружал носилки. Кто-то пытался разжечь костер из сырых веток. Громкие, бестолковые приказы его военачальников доносились до него глухим гулом, как из-под толщи воды. Мир потерял звуки и краски.
Император, покоритель Швеции, творец новой России, сидел на чужом, враждебном берегу, отрезанный от своей армии, и смотрел на едва живое тело своей жены. Его пустой, неподвижный взгляд был устремлен в такое же серое небо над ним.
Война, Молдавия, планы, слава — все перестало существовать. Был запах речной гнили и женщина, чья жизнь угасала по его вине.
На левом, «русском» берегу Днестра смятение быстро уступило место лихорадочной деятельности. Армия, лишившись головы, действовала по инерции, повинуясь приказам своих прямых командиров, однако старшие генералы осознавали, что этого запала надолго не хватит.
В большом походном шатре фельдмаршала Шереметева собрался экстренный военный совет. Разложенные на столе карты никого не интересовали: все взгляды были устремлены друг на друга.
— Господа, — Шереметев был напряжен. — Ситуация вам ясна. Государь и гвардейский авангард отрезаны на том берегу. Связи нет. Приказов нет. Ждать мы не можем. Наша задача — немедленно организовать переправу и соединиться с государем. Вопрос лишь в том, как.
Меншиков, чей страх уже трансформировался в бурную, показную энергию, тут же вскочил на ноги.
— Как⁈ Всеми силами! Немедля! Я уже отдал приказ инженерным командам вязать плоты! Каждую свободную роту — на берег! Нужно создать живой мост, завалить реку лесом, чем угодно — лишь бы пробиться! Потеряем тысячу, две, но спасем государя! Любая цена приемлема!
— Любая цена? — перебил его Шереметев. — Твои плоты, Александр Данилович, обречены. Течение и лед разобьют их в щепки. Мы не переправим и батальона, только забьем реку трупами наших солдат. Это глупость, истерика.
— Истерика⁈ — взвился Меншиков. — Да как ты смеешь! Пока ты тут рассуждаешь, там гвардия гибнет!
— Они не гибнут. Они ждут, — отрезал Шереметев. — Я предлагаю действовать иначе. Штурмовать реку в лоб — нельзя. Нужно немедленно отправить два лучших кавалерийских полка вверх по течению. Верст через двадцать, у изгиба, где река шире, течение должно быть спокойнее. Там они найдут брод или смогут навести переправу. Это займет день, может, два, зато это реальный шанс, а не бессмысленная бойня. Одновременно основные силы должны укрепиться здесь, в боевом порядке, готовые отразить любую атаку. Мы должны показать врагу зубы, в случае неприятностей.
Этот логичный план, однако, совершенно не устраивал Меншикова. Для него это было промедление, которое государь мог расценить как трусость. Результат был вторичен — ему нужна была демонстрация верности здесь и сейчас, а не осторожные маневры.
— Два дня⁈ — воскликнул он. — Да за два дня татары их там камня на камне не оставят! Пока твои всадники будут искать брод, мы будем слушать оттуда предсмертные крики! Нет! Только немедленный штурм! Всеми силами! Я беру командование на себя!
— Ты не можешь взять командование, пока жив главнокомандующий, — металлическим голосом заявил Шереметев. — А я приказываю действовать по моему плану.
Воздух в шатре был наэлектризован. С одной стороны — формальный глава армии, опытный и осторожный Шереметев, предлагающий единственно разумный тактический ход. С другой — самый влиятельный и близкий к царю вельможа, требующий немедленных, хотя и самоубийственных, действий. Офицеры раскололись. Одни поддерживали логику фельдмаршала, другие боялись идти против воли всесильного Меншикова. Армия оказалась парализована конфликтом.