Кажется, я начинаю понимать что будет дальше.
— Фарс окончен, ваше благородие, — глухо произнес Сытин. Подойдя вплотную, он дохнул запахом вина. — Ваши потешные огни и дьявольские дудки не сработали. Вы устроили скоморошьи танцы, а не штурм.
Он обращался ко мне на «вы», и в этом не уважение к старшему по званию. Холодная, официальная формальность перед вынесением приговора.
— Это тактика, полковник, которая… — попытался возразить я, но он прервал меня властным жестом.
— Довольно! Я видел достаточно. Вы погубили сотню добрых солдат в бессмысленной атаке. Выставили всю русскую армию на посмешище перед басурманами. Поставили всех нас, — он обвел рукой своих молчаливых спутников, — на грань позора и полного уничтожения.
Его слова были несправедливы, правда в них содержалась некая логика человека, видящего только внешнюю сторону событий, и с его точки зрения, он был абсолютно прав. Я скользнул взглядом по его свите: артиллерийский подполковник с серым от злости лицом, капитан-кавалерист, крепко сжимающий эфес палаша. Все те, кого я отстранил, чьим опытом пренебрег.
— Этот балаган нужно прекращать, — продолжал Сытин чуть громче. — Пока еще не поздно спасти честь русского оружия и тех, кто остался. Пока турки, опомнившись от вашего представления, не пошли на вылазку и не смели наш лагерь.
— Полковник, вы забываетесь, — устало проговорил я, напоминая о субординации. — Я здесь командую. По приказу Государя.
— Государь далеко, ваше благородие, — усмехнулся Сытин. — А армия гибнет здесь и сейчас. И я не стану безучастно смотреть, как неопытный юнец, обласканный царской милостью, ведет ее в могилу.
Прямое объявление войны? Даже так?
Он оспаривал мое право командовать.
— Властью, данной мне и заботой о вверенных мне людях, я отстраняю вас от командования, — отчеканил он. — Ввиду вашей очевидной неспособности вести боевые действия и ради спасения армии.
Мятеж.
Открытый, наглый бунт младшего чина против старшего, облеченный в форму военной необходимости. Сытин действовал как бунтовщик, хотя и замазал это как «спасение». С другой стороны, в глазах тех, кто стоял за его спиной, он был героем, посмевшим бросить вызов зарвавшемуся фавориту. И любой военный суд, если до него дойдет, будет на их стороне, наверное. Они — старая кость, соль армии. А я — чужак, пришлый, с моими «дьявольскими» затеями. Мой авторитет держался на двух столпах: воле царя и успехе. И сейчас, когда царь был далеко, а успех обернулся пшиком, он испарился.
— Вы совершаете бунт, полковник. — Внешне я старался не подавать вида. — И вы знаете, чем это карается.
— Я спасаю армию, — отрезал Сытин без тени сомнения. — И любой суд, будь то человеческий или Божий, меня оправдает. А вот вас… вас осудят павшие души тех, кого вы погубили сегодня ночью.
Я не ответил — спорить было бессмысленно. Их решение было принято задолго до этого разговора. Мой единственный, призрачный шанс оставался там, у стен крепости. Снова повернувшись к Азову, я с отчаянной, иррациональной надеждой вглядывался в темноту. Секунда, еще одна. Может, шнур горит дольше, чем я рассчитывал? Может, Орлову понадобилось больше времени? Надежда — странное чувство, однако она была единственным, что у меня осталось.
Мое молчание и демонстративное пренебрежение они восприняли как неповиновение — как последнюю каплю.
— Похоже, ваше благородие не желает понимать по-хорошему, — с тяжелым вздохом произнес Сытин.
Его вздох послужил сигналом.
Раздался сухой щелчок, за ним еще один, и еще. Короткий смертельный аккорд восьми взводимых курков. Медленно повернув голову, я увидел направленные на меня тяжелые кавалерийские пистолеты. В пульсирующем свете ракет их вороненые стволы казались черными глазницами. Какая злая ирония. Меня собираются убить? И кто? Бунтовщики?
Угроза из условной стала абсолютной, физической, неотвратимой.
— Сложите полномочия, господин бригадир, — отчеканил Сытин, без прежнего намека на почтительность. Он был хозяином положения. — Добровольно. Объявите, что передаете командование мне. Ввиду… недомогания. Тогда, возможно, сохраните и жизнь, и честь.
Он предлагал странную сделку: позор в обмен на жизнь. Мозг лихорадочно просчитывая варианты с той же скоростью, с какой я обычно анализировал прочность конструкций. Согласиться — значило обречь на гибель всю армию, ведь Сытин, со своим уставным мышлением, заведет их в окопы, где они и сгинут от болезней. Отказаться — смерть. Мгновенная и бесславная, списанная на шальную пулю.
— Вы ставите на кон судьбу армии ради своей гордыни, полковник. — Я решил потянуть время, воззвать к их офицерской чести. — Мой план еще не провалился. Еще есть шанс…