Ропот среди офицеров поднялся конечно, однако приказ, подкрепленный моим именем и туманными намеками на волю царя, исполнили. В импровизированной литейке из глины и дикого камня уже плавилось собранное с миру по нитке олово, а в соседнем горне кипела бронза из трофейной турецкой пушки. Мы не гнались за точным сплавом, а действовали проще: в готовые бронзовые втулки заливали тонкий слой расплавленного олова, получая мягкую, скользящую поверхность.
Потребовал доработки и механизм сцепления — простой ударный зацеп разнесло бы в щепки. Взамен я набросал более сложную, но надежную конструкцию: массивный рычаг, который не сбивал стопор, а плавно, через систему блоков, подводил вращающуюся ось маховика к оси ротора для мягкого сцепления. За двое суток, через череду проб, ошибок и провалов, пять «дьявольских органов» были собраны. Лагерь бурлил в лихорадочном, безумном предвкушении. Каждый, от писаря до гренадера, был винтиком в этом механизме и осознавал, что на его глазах рождается нечто невиданное и страшное. Радовало, что старый офицерский состав самоустранился. Не мешали — и ладно. Куда им против фаворита Петра Великого.
К исходу нескольких суток лихорадочной работы наш арсенал был готов. Горы неказистых, просмоленных цилиндров «Грома» и пять приземистых, уродливых «органов», ждали своего часа. Однако чертежи и расчеты — одно, а суровая реальность — совсем другое. Бросать в бой необстрелянное оружие и неподготовленных людей я не мог. Нам требовалась генеральная репетиция, стресс-тест для наших нервов и творений.
Ночью, когда лагерь погрузился в тревожный сон, я собрал в своем шатре Орлова и дюжину командиров штурмовых групп — самых молодых капитанов и поручиков, что поверили в мою безумную идею.
— Господа, сегодня ночью мы идем слушать музыку, — без предисловий начал я. — Пройдемте со мной. И ни слова никому. Остальной армии отдан приказ не покидать расположение, что бы они ни услышали.
В полной тишине мы двинулись сквозь лагерь, петляя между палатками и потухшими кострами. Орлов вел нас в глубокий, заросший кустарником овраг в нескольких верстах от лагеря — идеальное место, чтобы звук и свет не достигли турецких постов. На дне нас уже ждал Дубов со своей командой у одной из сирен и гренадер с несколькими зарядами «Грома». Офицеры перешептывались, с недоверием разглядывая уродливую конструкцию.
— Начнем со света, — скомандовал я. — Капитан, дайте вашему бойцу один заряд. Пусть метнет его на дно оврага. А вы, господа, — я обернулся к офицерам, — приготовьтесь. Не смотрите прямо на вспышку, если не хотите на пару часов ослепнуть.
Солдат, которому выпала эта честь, нервно перекрестился, поджег фитиль и с размаху швырнул неказистый цилиндр на дно оврага. Ночь на мгновение схлопнулась в одну слепящую, нестерпимо-зеленую точку, отбросив от каждого куста и камня резкую, чернильную тень. Следом ударил сухой, сокрушительный грохот — земля под ногами завибрировала, в ушах зазвенело. Когда звон утих, лица моих офицеров сказали все. Даже предупрежденные, они стояли оглушенные, потрясенные, неверяще мотая головами. Последние крохи сомнений на их лицах таяли, уступая место изумлению.
— А теперь, — я повысил голос, перекрикивая звон в ушах, — музыка. Дубов, начинай!
Восемь дюжих солдат, сплюнув на ладони, навалились на рычаги маховика. Раздался натужный скрип, который быстро сменился мерным, нарастающим гулом. Наращивая скорость, колесо превратилось в размытое пятно.
— Давай! — скомандовал я, когда вой подшипников достиг своего предела.
Солдат с кувалдой размахнулся и снес клин. Оглушительный скрежет металла — и из медного раструба сирены вырвался звук, не имевший аналогов в природе. Не вой и не рев. Низкий, вибрирующий, выворачивающий нутро гул, который постепенно полз вверх по тональности, обрастая высокими, режущими, как стекло, обертонами. Он сверлил череп, чуть ли не тошноту вызывал. И это я еще был готов. А мои молодые офицеры застыли в масках и первобытного, безотчетного ужаса. Этот звук был не громким в обычном понимании — он был всепроникающим.
Когда сирена затихла, воцарилась в прямом смысле слова «звонкая» тишина. Офицеры смотрели то на уродливую машину, то друг на друга. Первым опомнился капитан-гренадер с обезображенным шрамом лицом, издав какой-то сдавленный, нервный смешок.
— Дьявольщина… — прошептал он. — С таким-то… мы и врата адовы возьмем, не то что Азов.
— Капитан! — резко оборвал я его. Голос прозвучал грубо, мигом отрезвив всех. Подойдя вплотную, я посмотрел ему в лицо. — Зарубите себе на носу, господа. И передайте каждому вашему солдату. Здесь нет никакой дьявольщины. То, что вы видели — не адский огонь, а Гнев Небесный. То, что вы слышали — не вой бесовский, а Глас Господень, обращенный к неверным. Чтобы каждый наш боец, идя на штурм, знал: с нами не нечистая сила, а правда и Всевышний. Уразумели?