Подойдя к столу, Дюпре несколько минут молча изучал детальный план имения. Его палец скользил по линиям рвов, очерчивал каменную цитадель, задерживался на мостовой заставе. Мозг профессионала мгновенно оценил прочность обороны.
— Создавший эту крепость — гений. Прямой штурм, Ваше Величество, — произнес он поднимая глаза, — ни к чему не приведет. Гарнизон, вооруженный ружьями господина генерала, положит тысячу человек, прежде чем первый нападающий добежит до рва. Это крепость, спроектированная дьявольски умно.
Петр нетерпеливо дернул плечом.
— Это я и без тебя знаю. Дальше.
— А дальше, сир, начинается стратегия, — на лице француза появилась сосредоточенность инженера перед лицом красивой и сложной задачи. — Я бы не стал штурмовать стены. Я бы атаковал то, что находится за ними. Перерезал бы пути подвоза провианта и угля. Устроил бы пожар в окрестных лесах, чтобы густой дым неделями душил гарнизон, скрывая передвижения моих отрядов. Я бы внедрил своих людей под видом беженцев для отравления колодцев. Я бы играл на нервах, изматывая защитников до тех пор, пока они не совершат ошибку. И когда они, ослабленные, откроют ворота для вылазки — вот тогда бы я ударил. Всеми силами. Все это требует огромной армии и времени.
Он замолчал. В шатре стало тихо.
— Вывод, — сухо подытожил Петр.
— Вывод, Ваше Величество, прост. Противник будет бить не по камню, а по людям.
Его беспристрастное экспертное заключение немного успокоило Государя. Он покосился на меня.
— Люди твои в Игнатовском… — он вздохнул. — Уверен в них.
Вопрос немного покоробил. Не буду же я рассказывать, что Алексей вместе с начальником моей СБ за моей же спиной как-то играли в игры, вызвавшие мое недоверие? Так весь план по предотвращению дворцовых переворотов в этой истории пойдет коту под хвост.
— Уверен, — выдохнул я.
Когда Гордиенко ввели двое преображенцев, он, увидев не только меня, но и самого Государя, на мгновение остолбенел. Вся его показная дерзость слетела, как шелуха. Инстинктивно вжав голову в плечи, он забегал глазами по сторонам. Перед ним был Царь, Помазанник Божий — фигура почти мифическая.
Петр подошел вплотную, и казак невольно попятился.
— Моя «птица» видит далеко. Сколько вас там было? Говори, — тихо сказал Государь.
Запорожец молчал, опустив глаза.
— Ты думал, мы глупцы? — Петр шагнул еще ближе, заставляя казака почти прижаться к опоре шатра. — Думал, можно прийти на нашу землю, резать моих людей и остаться безнаказанным? Кто надоумил на это? Гетман? Мазепа предал меня? Предатель!
— Не смей… — прохрипел Гордиенко, но голос его сорвался.
— Не сметь⁈ — в голосе Петра зазвенел металл. Он сжал кулаки. — Говори, собака! Куда вы идете? Что вам приказано делать в Игнатовском?
Слова «приказано» и «Игнатовском» он выплюнул с такой яростью, что казак вздрогнул. Страх отчаянно боролся с фанатизмом. Загнанный в угол, он вдруг вскинул голову с искаженным лицом. Это была уже истерика смертника.
— Думаешь, успеешь, царь⁈ — сорвался он на визг. — Пока ты доберешься, от твоего Игнатовского останется пепел! А твой щенок-царевич… мы с него живьем шкуру спустим! И повесим над воротами! Чтобы все видели, каков конец ждет антихристово племя!
Петр ударил. Коротко, по-солдатски, вложив в удар ярость и боль. Казак свалился на ковер.
— Увести, — бросил Петр преображенцам, тяжело дыша и потирая сбитые костяшки пальцев. — В колодки. И чтобы не сдох до моего суда.
Он стоял посреди шатра — огромный, страшный в своем горе и ярости. Теперь угроза перестала быть абстрактной стратегической задачей. У нее появилось лицо его сына, которого он только-только начал узнавать и, может быть, даже любить. Эта личная боль делала его беспощадным, превращая войну за Империю в войну за собственного ребенка.
Вечер опустился на лагерь. Приведенная в боевую готовность армия замерла в недоумении. И пока солдаты чистили оружие, а офицеры вполголоса обсуждали возможный поход на Крым, либо на север, к Петербурху.
Но приказа пока еще не было.
Государь сел на стул и прижал ладонь ко лбу. Ярость выгорела, оставила после себя свинцовую усталость. Уронив голову на руки, он сидел за столом, и сейчас передо мной был не всесильный император, а просто отец, раздавленный страхом за своего ребенка. Это было так не обычно, что мне хотелось оставить его одного, исчезнуть. Я даже сделал шаг по направлению к выходу, но он вдруг заговорил.