Петр медленно повернулся. В его взгляде читалось выжидательное внимание.
— Говори, франк.
— Прошу вас, Государь, отпустите меня на север с генералом Смирновым, — Дюпре выпрямился, глядя на Петра. — Враг, что идет на Игнатовское, — он европеец. Будь то швед, австрияк или сам дьявол в немецком мундире, он мыслит так, как учили мыслить меня. Его логика — геометрия Вобана и хитрость версальского двора. Я смогу предугадать его шаги, понять его замысел там, где русский человек увидит всего лишь бессмысленное варварство. Я буду полезнее там, Государь. Полезнее, чем здесь, ожидая осады, исход которой предрешен вашими пушками.
Дюпре замолчал. В наступившей тишине его слова звенели безупречной логикой делового предложения от специалиста, знающего себе цену. Он предлагал в качестве оружия свой мозг. Несколько долгих секунд Петр буравил его взглядом, затем перевел его на меня. Я не произнес ни слова — только чуть заметно склонил голову в знак согласия. Этого оказалось достаточно.
— Что ж, — усмешка тронула губы Государя, когда он вновь повернулся к французу. — Разумно. Очень разумно. А я уж думал, ты тут корнями к нашей казне прирос. Иди. — Он махнул рукой в сторону моего корпуса. — Только смотри, франк, докажи, что не зря хлеб мой ешь.
Не скрывая облегчения, Дюпре поклонился и торопливо отошел к ожидавшим его лошадям — подготовился загодя.
Я повернулся, чтобы сесть в седло, но тяжелая рука Государя легла мне на плечо. Остановив меня, он устремил взгляд на юг, туда, где за выжженной степью лежал Крым.
— Ты там, на севере, разберись… — задумчиво проговорил он, словно сам себе. — А потом придумай, как взять Крым без большой крови. Ты же у меня не простой инженер.
В его голосе звучала такая абсолютная, почти детская вера в мои безграничные возможности, что вся система моих внутренних расчетов дала критический сбой. Вероятность успеха только что свалилась в отрицательные значения. Он ждал от меня чуда, который перевернет мир. Но всему есть предел. Это задание точно мне не по плечу.
— Я не волшебник, Государь, — глухо ответил я.
Единственное, что я мог сказать. Признание, которое он, кажется, даже не услышал — лишь коротко кивнул своим мыслям и отпустил.
Я вскочил в седло. Справа уже сидел Дубов, слева — Орлов. Чуть поодаль, на незнакомой ему казачьей лошади, неуклюже устраивался Дюпре.
— Трогай! — сорвался мой голос на хрип.
Команда волной прокатилась по рядам. Две тысячи клинков одновременно вышли из ножен, сверкнув на сером утреннем солнце. А затем земля содрогнулась. Грохот тысяч копыт был как рокот землетрясения. Подняв тучу пыли, летучий корпус устремился на север. Гонка началась.
Первый день, пролетевший на адреналине, сменился вторым. Боль, зародившись в пояснице, огнем поползла по ногам, превратив их в два бесчувственных, агонизирующих куска мяса. К вечеру третьего дня я уже не сидел в седле — я сросся с ним в единый страдающий организм. Каждое движение лошади отзывалось в теле тысячей иголок. Кожа на внутренней стороне бедер покраснела, а мышцы, о существовании которых я и не подозревал, свело в узел.
Держался я на чистом упрямстве, вцепившись в луку седла до побелевших костяшек. Нельзя было позволить себе ни стона, ни жалобы. Вокруг — люди, для которых такая скачка — ремесло, и любой признак слабости с моей стороны развеял бы в прах авторитет генерала, ведущего их в неизвестность. Им нужно было видеть перед собой несокрушимую волю. И потому, когда хотелось согнуться в три погибели, я выпрямлял спину. Когда хотелось выть — отдавал команды спокойным голосом.
Наш корпус превратился в живой механизм, подчиненный одной цели — скорости. Мы неслись по степи, не разбирая дороги, оставляя позади редкие хутора и пересохшие речушки. Короткие привалы — только чтобы сменить взмыленных лошадей из запасного табуна да проглотить кусок твердого, как камень, сухаря. Люди осунулись, почернели от пыли и ветра. Их лица стали непроницаемыми масками, на которых застыла смертельная усталость. Днем все молчали, экономя силы, а по ночам у редких костров по отряду полз глухой, недовольный шепот. Я ловил обрывки фраз, тяжелые, косые взгляды. «Барон-демон», «гонит на убой», «спасает свои заводы, а на нас ему плевать». Они понимали суть этой гонки, но их солдатское нутро сопротивлялось безумному, изматывающему маршу.
Напряжение чувствовали и Орлов с Дубовым. Ночью, притворившись спящим у колеса полевой кухни, я услышал их тихий разговор у догорающего костра.
— Глянь на него, капитан, — пробасил Орлов, кивая в мою сторону. — Еле живой, а держится на силе воли. Бешеный. Зато я за таким хоть в пекло пойду. Знаю — выведет.