— Михаил Васильевич! Вы, наверно, не слышали, что стряслось с Морозовым?..
— Нет. А что?
— Совершенно дикий случай!.. Поехал он тайком глушить рыбу. Бросил в омут заряд. Стал отгребать, да впопыхах перевернул лодку, и сам оказался в воде в момент взрыва, — рассказал Галкин.
— Буйная головушка!.. — вздохнул Михаил Васильевич после невольной паузы. — В подобных случаях принято говорить, что ему, дескать, на роду было написано умереть не своею смертью. Уж он ли не рисковал в шахте? Эх, Морозов, Морозов, что ты натворил! — с горечью закончил Северцев.
— Мы на минутку хотели вас повидать, да вот сколько прождать пришлось. Нам уже давно пора: старики ждут… — сказала Борисова. — На Сосновке все по-старому, Михаил Васильевич… На днях наша свадьба! Обязательно приходите! Вот адрес. — Она передала клочок бумаги.
— Само собой разумеется, вместе с Валерией Сергеевной, — добавил Галкин. — Как она поживает?
— Спасибо. Она уехала… к родственникам.
— Когда вы обратно? — поинтересовалась Борисова.
— Еще не знаю. Будьте здоровы. Очень рад, что навестили земляка…
Оставшись один, Северцев, не раздеваясь, завалился на постель. Гостиничный номер давно погрузился во мрак, а Михаил Васильевич все лежал, бездумно глядя вверх на еле заметные теперь лепные украшения. Внезапно комната наполнилась ослепительным сиянием, мгновенно исчезнувшим. Северцев поднялся, подошел к окну и присел на подоконник.
Грозная буря неслась над улицей, злые тучи, налезая друг на друга, метали молнии. Ураганный ветер стелил в сквере молодые деревья, косой дождь казался стеклянным.
Прислушиваясь к раскатам грома, Северцев думал о Валерии, ее письме… Надо ехать к ней, убедить ее вернуться, не хоронить себя заживо… Павел Александрович сильный человек, он поймет, как понял и в тот мучительный вечер. От предложения Шахова придется поскорее отказаться, чтобы не связывать его. И просить перевода с Сосновки в новый алмазный район. И еще надо… обязательно надо во что бы то ни стало увидеть сына…
Рано утром Северцев стоял у ворот своего бывшего дома, поджидал Виктора. Мимо него спешили к автобусу озабоченные мужчины и женщины, стайками неслись крикливые школьники.
Вот показался и Виктор, он на бегу натягивал на плечи кожаную куртку и, увидев отца, остановился, так и не попав рукой в свисавший рукав.
— Здравствуй, сынок, — сказал Северцев и помог ему натянуть куртку.
Они неторопливо пошли рядом. Михаил Васильевич медлил начать объяснение, молчал и Виктор.
— Я уезжаю, сынок, — со вздохом начал Северцев. — Перед новой долгой разлукой мне необходимо было повидать тебя, хоть что-то сказать… Я виноват перед тобой, но… без вины виноватый. Пойми: ушел не от тебя, ты у меня единственный. — Северцев взял под руку Виктора, и тот не отдернул ее. — Я, сынок, дважды наказан судьбой за свою трудную любовь к этой женщине, но я бессилен что-либо изменить. Как бы объяснить тебе это, чтобы ты понял меня… Есть такая легенда, в которой, мне помнится, говорится о том, что бог создавал людей парами, а в жизнь бросал их поодиночке. Если половинки встречались — было счастье. Но мир велик, говорила легенда, и они встречались очень редко, потому в мире так много несчастных пар. Где-то в этом огромном мире томился с нелюбимой женой человек, которому предназначено быть спутником другой, той, что в страшной тоске доживает жизнь с нелюбимым или совсем одинокой…
— Не продолжай, папа. Я много думал про наши семейные дела и решил, что не мне вас судить, — с волнением сказал Виктор и, желая переменить тяжелую для него тему, спросил: — Ты опять куда-то уезжаешь?
Михаил Васильевич кивнул головой. Сын обратил внимание на дрожавшую руку отца, которой он пытался достать папиросу. И ему стало жаль этого большого человека, еще несколько минут назад такого далекого и внезапно ставшего опять для него самым близким. Как когда-то на стадионе Виктору захотелось схватить руку отца, потащить домой, чтобы все вернулось, как было прежде, до того дня, когда отец впервые не пришел ночевать домой, до той минуты, когда он, Виктор, стоя на лестнице, смотрел вслед уходившему отцу. Но теперь он понимал лучше, чем тогда, — нельзя желать невозможного. Виктор посмотрел на ручные часы. Северцев понял и, нежно обняв его за плечи, сказал:
— Прощай, сынок, всего тебе хорошего!
— Не прощай, а до свидания, папа! Напиши мне, куда теперь занесет тебя судьба. Я непременно приеду к тебе на зимние каникулы. Ладно?
— Иди, Витюша, ты опоздаешь в институт. О встрече нашей договорились. Я буду ждать тебя, очень ждать, сынок! — Северцев глубоко затянулся папиросой.
Виктор догнал отходивший автобус и, вскочив на подножку, долго махал отцу.
Шахова нашел в Госплане. Николай Федорович обходил комнаты и кабинеты многоэтажного здания, согласовывая одни и те же вопросы с несколькими отделами. Северцев присоединился к Шахову. Отраслевой отдел поддержал просьбы совнархоза и согласовал просимую сумму капиталовложений для новой фабрики, но отдел капитального строительства урезал ее вдвое, отдел же сводного планирования совсем исключил ее из титула. Шахов ругался до хрипоты, госплановцы сочувствовали ему и посоветовали обратиться к руководству.
— Три дня я, Михаил Васильевич, добивался приема у зампреда Госплана и знаешь, чем кончилось? Зампред поддержал капитальщиков, выделив половину просимых средств.
Второй вопрос, который следовало решить Шахову, касался материальных ресурсов для нового завода: деньги на его строительство выделили, не дав под них материалов. Николай Федорович обошел десятки главснабов и главсбытов, доказывал, что на деньги без материальных ресурсов завод не построишь, — с ним вежливо соглашались, но материалов не выделяли. Снабженцы обвиняли оксовцев — это они, не поглядев в святцы, бухают в колокола: планируют деньги без материального подкрепления их, лихорадят стройки.
— Своя своих не познаша, — сказал Шахов Северцеву, выслушав объяснение снабженцев.
Первые деловые контакты по реорганизованной системе произвели на Северцева неприятное впечатление и у него невольно мелькнула мысль — что же изменилось к лучшему?
Не менее туго решался вопрос об изготовлении нового горного оборудования. Госплановцы искренне старались помочь Шахову, звонили в десятки совнархозов, но те, ссылаясь на перегрузку своих заводов местными заказами, не дали согласия выполнить шаховский заказ. Госплановцы уговаривали, просили, но их не слушали, а приказать они не могли — Госплан не располагал такими правами.
Пришлось готовить специальное решение Совета Министров, проект которого Шахов попросил составить Северцева. Волей-неволей Михаилу Васильевичу пришлось ему помогать. Он уселся в большой светлой комнате и стал готовить проект решения. Писал он медленно, часто отвлекался, невольно прислушиваясь к посторонним разговорам. У соседних столов разыгрывались баталии — представители всех совнархозов требовали денег, материалов, оборудования, а госплановцы в ответ твердили одно: у нас нет таких ресурсов. Северцев понимал ту и другую стороны: после перестройки руководства экономические районы превращаются в сплошные гигантские стройки, поэтому-то совнархозы просят больше, чем страна в состоянии сейчас им дать.
— Привет беглецу! — прервал его размышления знакомый голос. Яблоков подошел к нему вместе с Шаховым.
— Петр Иванович! — обрадовался Северцев. И мрачно добавил: — Беглец я поневоле.
— Знаю, мне Николай Федорович уже говорил. А выглядишь ты хорошо, — видать, недавно по Госплану бродишь, — присаживаясь на низкий столик, устало заговорил Яблоков! — На местах мы в своем хозяйстве потихоньку разбираемся, думаем вскорости навести порядок. А что творится в центре?
Я понимаю, что деньги, материальные ресурсы в один год не утроишь. Мы, например, просим в три раза больше того, что раньше получала наша область, но ряд других вопросов следует упорядочить немедля. — Яблоков раскрыл папку, порылся в бумагах и, не найдя нужной, захлопнул ее: — Вот послушай: для известной тебе Сосновки научно-исследовательские работы ведет институт, подчиненный геологическому комитету; новое оборудование конструируется в бюро, хозяином которого является соседний нам совнархоз; проектные работы выполняет институт, находящийся в ведении Госплана. Они никак не могут договориться между собой о сроках, объемах и характере этих работ, — словом, каждый дует в свою дуду. Совнархоз бессилен помирить их, а одного хозяина для них нет. Можно привести еще кучу примеров.