Привыкший к лести, новостям радужным, самым бессовестным Иоанн, сидя в Новгороде, колебался в успехе. Растворяя в пирах и коротких расправах скорбь о бедах отчизны, диктовал завещание, там отдавал царство Ивану. Еще собирался бежать в Англию, когда получил повторный донос о победе. Но еще прежде «добрые» люди подсказали: Воротынский положил опричнину, лучшую царскую тысячу, его скорых соколов, молодых волков. Говорили: специально ненавистными боярами-воеводами были поставлены они в бою первыми.
Государь сел на древнем дворе Ярослава в высокое с золотой парчой кресло и потребовал заново явиться гонцам от Молоди уже в присутствии новгородских господ, тиунов, земцев, иноземных гостей и духовенства. Сановник Давыдов и князь Ногтев, свидетели и участники победы, громкими голосами повторили, как хан, изумленный подходом наших сил узкою долиной в бок орде, испуганно повернул за Оку, оставляя обоз и бунчуки. Из ста двадцати тысяч крымчаков большая часть перебита, взята в полон или разбежалась. Девлет, едва уцелев, ускакал с двадцатью тысячами. Знатнейший бич и губитель христиан ногайский мурза Дивий, отдавшийся в плен суздальскому витязю Алалыкину, был явлен собранию вместе с некоторыми другими знатными пленниками. Мурзы стояли понуро с обнаженными головами. Их насильно положили перед государем ниц. Кинули трофеи: два лука и две сабли Девлет-Гиреевы. Победа приписывалась Иоанновой мудрости. Его именем вдохновлялись защитники.
Иоанн осыпал вестников милостынями, велел присутствующим благодарно кланяться победившим воеводам, трезвонить в колокола, день и ночь духовенству петь благодарственные молебны. Успев отправить новое остерегающее письмо Иоанну III Шведскому, царь возвращался в Москву принять восторги тамошних спасенных. Знатных крымских пленников оставляли в неволе в Новгороде, не сомневаясь ли еще в крепком стоянии столицы? Иоанн молчал про разгром опричнины. Откладывал возмездие Воротынскому с Одоевским и Морозовым. Не упоминал о хитрости, уверившей татар в подходе московских сил. Удивительно, без всякого наказания остался Шереметьев, не выполнивший приказа. сбежавший в решительную минуту. Согласились поверить, что он ушел укреплять Кремлевские стены, пополнять людьми и пушками недостаточный гарнизон.
Встречь царю в Новгород прискакал и Малюта. Знали: Воротынский избегал двора. Развивая воинскую удачу, посылал легкие отряды на Крым и ногаев. Московские разъезды подбирались к Таврии. Донское и Днепровское казачество опустошал ханские улусы. Донцы вернули Азов.
Василий Григорьевич Грязной за храбрость при Молодях получил долгожданное Нарвское воеводство. На радостях желал еще отличиться. С разведкой пробирался в Таврию да вдруг попал в полон.
Услыхав о русской победе, воодушевился и Эзельский правитель. Младая сестра Евфимии вновь показалась желанной. Магнус убеждал себя дождаться расцвета прелестей перспективной девочки Марии.
Часть III
Магнусово семейство
1
В Дикой Степи уныло пробивается полынь-трава, колосятся на горячем ветру серебристые нити ковыля, кружит голову запах чабреца и бессмертника. Обнаженные суховеями белые корни шалфея торчат толстой припочвенной паутиной. Лиловые цветы его качаются сухим пергаментом, не издают шелест, сетчато рисуясь в дрожащем мареве. Припозднившиеся незабудки, желтый крестовник, фиолетовый коровяк припали к потрескавшейся земле, робко выглядывают из сухого мятого разнотравья в ожидании влаги, скупого дара выстиранных пронзенных синевой небес. Здесь на острие степи, где плоско обрывается она в море, и рукав Днепра ненасыщающим, точно безводным потоком невнятно трется о песчаные берега, пылающим предосенним полднем сидели подле два человека, отец и сын. Старший - с бумагой на коленях , пером и склянкой с чернилами. Короткими словами круглится, а то рвется речь. Сторонний человек не принял бы говорящих за родственников, столь холодна и расчетлива ленивая беседа.
Невдалеке на песке валялось коровье стадо. Кочевники, будто литые, замерли с высунутыми над воротами халатов луками. Семья волков затаилась в серых остях диких злаков. Поджарый рыжий вожак сунул нос в мучнистую ветреницу, отбивал голод, нетерпеливо ожидая расклада далекой ночи.
Василий Григорьевич, успевший повидаться с царем, собравшим в Слободе остаток опричнины, поведал сыну, как выспрашивал Иоанн каждого про смерть и увечья его соколов на Молоди, не виня ни Малюту-Скуратова, благоразумно уступившего командование Хворостинину, ни последнего с братом Андреем, но боярский воинский совет и прежде – Михаила Воротынского. Как сдержан был Иоанн Васильевич, не отправив на плаху сразу большого воеводу и князя Одоевского за выставленье кромешников в передовой полк. Успел осыпать обоих наградами, как нежданно обвинил Воротынского по свидетельству княжеского раба в чародействе, ворожбе, тайных свиданиях с ведьмами, метя свергнуть самодержца, воспользоваться любовью народной по победе над нехристями.
Большого воеводу приволокли к царю с заседанья Думы в Грановитую палату окованного. Шестидесятилетний герой называл своего беглого раба клеветником и злодеем, взывал не склоняться навету. Иоанн отвернулся оправдать последнего друга давних изменников Адашева и Сильвестра. Воротынского положили на Кремлевском дворе между двумя зажженными деревьями, мучили. Государь жезлом подгребал угли. Обожженную жертву увезли стричь в монастырь на Белоозеро. В дороге старец скончался. Ныне похоронен победитель Молоди в обители Св. Кирилла.
Попав в плен и будучи опознанным, по наущению крымчаков Василий Григорьевич написал письмо государю, где напоминал ему о собственных заслугах, о испытанной десятилетием верности. Молил обменять его на мурзу Дивия или выкупить за сто тысяч рублей, цифра колоссальная. Царь долго не отвечал. Василий Григорьевич писал еще. Надеялся и себе урвать подорожные. Уже просил менее, только требование по Дивию оставалось прежнее. Любил зятя хан и рассчитывал, что царь столь же любит старшего Грязного. Наконец татары с Василием Григорьевичем получили ответ. Иоанн честил по чем зря сотрапезника, голову опричную, нарвского воеводу, коря происхождением. За злословием скрывал раздражение требованием выкупа чрезмерного. Де, взял я тебя, Васька, псаря обтруханного, поднял с родней до себя. Четыре ближних родственников твоих метались между мной и крымчаками, гадали, где прибыльнее. Брат твой Григорий отравил мою любимую супругу, царицу Марфу. Равно хватает тебе самомнительной наглости, по наущению ли, безумному размышлению, равняться с Дивием, мурзой знатным, запрашивать выкуп, который и за князей Рюрикова дома никогда не давали. Царь назначал за Василия Григорьевича неприемлемую Девлету цену – тысячу рублей. Дивия же не отпускал. И вот летели из Крыма в Москву и назад письма, вертелся торг.
Матвей сочувствовал бате. Скрипел батя зубами. Уязвляло: царь винил, будто взяли Грязного в полон сонного. Василий Григорьевич же возвещал: шесть крымчаков сразил до смерти, двадцати двух ранил. Вот и в полоне времени не теряет, живота не жалеет, крадется ночью татем, закалывает кинжалом перебежчиков. Мотает он головой, водя едва грамотной рукой по листу, вопрошает подсказки. Сюда Якова, он бы складно словеса соединил! Чернила и бумагу дали Василию Григорьевичу крымчаки. Строчит он черновик очередного к царю послания, потом проверят его советчики хана: «Государь! Исполнял я приказ твой, добывал языков для безопасности Русского царства. Не верил другим, сам день и ночь бодрствовал. В бою я губил врагов христианства, в плену – твоих изменников. Никто из них не остался здесь в живых, все пали тайно от руки моей… Шутил я за твоим столом, чтобы веселить тебя. Ныне за тебя и Господа помираю. Еще дышу, но единственно по особенной милости Божьей и из усердия к службе твоей. Да возвращусь вновь тешить царя моего. Я телом у хана, а душою у Бога и у тебя. Не боюсь смерти, но единственно – твоей опалы». Ни слова Василий Григорьевич не сказал про полоненного сына. Тот и не просил, отцу самому бы выбраться! Не знали оба, что хан за возврат Дивия уже обещал царю оставить требование возвести на астраханский трон Мурада.