Слуги кололи слабый лед, ширили промоину. Воины скакали кругами, улюлюкая. Слободской хор, руководимый духовенством, пел заупокойные гимны. Недавно венчавший молодых протопоп Никита принимал покаяние и дал отпущение грехов несчастной невесте. Связанную веревками Марию подняли над головами, показали народу. Дворецкие ударили запряженных в колымагу лошадей палками с батогами. Кони понесли. С двух сторон стояли всадники, направляя обезумевших животных нести к полынье. Верх откинулся. Все разглядели невесту, пытавшую соскочить на снег. Перед полыньей лошади заскользили и упали в воду. Крик сочувствующий и торжествующий разодрал воздух. Царевна, еще живая, всплыла. Ее толкали под лед баграми. Мать рвалась вытащить дочь, ее не пустили. С берега пруда угрюмо глядел обманутый муж и старший его сын, женатый первым привязчивым браком. Болтали, скорей неверно, что в память о Долгорукой Иоанн велел провести полосы на позолоченном куполе Троицкого собора.
Бомелий записал: «Многие были потоплены в том пруду. Рыбы в нем питались человеческим мясом и потому оказывались отменно вкусными на царском столе».
Шестой женой царя стала Анна Васильчикова. Недолго услаждала она государя. Могила ее в Суздальской женской обители недалеко от Соломонии Сабуровой.
Седьмой супругой Иоанна была прекрасная вдова Василиса Мелентьева. Иоанн взял с нее только молитву на сожительство. Из дошедших записей не видим, чтобы Васильчикова и Мелентьева привели родственников. Фамилии их не встречаются ни в списках стольничих, ни окольничих.
Воеводы мазовецкий и минский, приехав в Москву в январе 1578 года объявили Думе, что перемирие нарушено неприятельскими действиями московитов в Ливонии, но что Стефан уполномочил их восстановить тишину навеки. Бояре на заседании потребовали, чтобы король не вступался ни за Ливонию, ни за Курляндию, нераздельную с нею, а еще отдал России Киев, Канев и Витебск с ближними городами. Королевские послы, наоборот, требовали возврата Ливонии вместе с древними российскими областями от Калуги до Чернигова и Двины, завоеваний еще Иоанновых отца и деда. Не уступавшие стороны согласились, единственно, установить перемирие на три года, но бояре в русский экземпляр грамоты, уже по отъезду польских послов, подписали слова: королю не вступаться в Ливонию. Естественно, царь знал о подлоге.
Государь, утверждая Думский договор присягой, сказал: «Целую крест соседу моему королю Стефану в том, что исполню (указанные) условия. Ливонской и Курляндской земли не уступлю». Сановники Карпов и Головин поехали в данцигский лагерь к Баторию засвидетельствовать его клятву и разменяться подписями. Поляки не могли не заметить разночтение в русском и польском экземплярах. Русское добавление вымарали. Договор остался без действия.
Иоанн союзников. Писал новому императору Рудольфу, соболезновал потери отца - Максимилиана. Предлагал совместно согнать Стефана Батория с трона, разделить Польшу и Литву, ополчиться на султана.
На место Девлета на Бахчисарайский престол взошел его старший сын Мухаммад (Второй). Гирей дружелюбно известил Иоанна, что напал на Литву, выжег большую часть Волынской земли. Иоанн тут же отправил к новому хану князя Мосальского. Посол вез царские богатые дары, кои дотоле Таврида отнимала, не чествуясь. Мосальского Иоанн напутствовал: «Бить челом хану, обещать дары ежегодные в случае союза, но не писать их в шертную грамоту. Требовать без упорства, чтобы Мухаммад Гирей именовал великого князя Московского не иначе, как царем. Вести себя смирно, убегать колких речей. Если хан и вельможи вспомянут о тяжких нам временах Калиты и царя Узбека, не оказывать гнева, но ответствовать тихо: «Не знаю старины. Ведает ее Бог и вы, государи!»
Мухаммад II принял посла Московии с честью, но за помощь в войне с Речью Посполитой желал возвращения прежним ханам Астрахани. Требовал также не вступаться за казаков, тревоживших Тавриду набегами Тавриду, свести их городки с Днепра и Дона. В Москве отвечали: днепровские и донские казаки - независимы Одни служат Баторию, другие - беглецы российские и литовские. Оружие же и вера православная навеки утвердили Астрахань за Москвой. Просил хан четырех тысячи рублей. Царь выслал тысячу. Как помним, менее, чем за Василия Грязного дал. Баторий перекупил хана. Тот опять сделался России неприятелем.
Царь возобновил отпускать устные и письменные оплеухи шведскому Иоанну (Юхану III): «Если ты, раскрыв собачью пасть, захочешь лаять для забавы, так то твой холопский обычай. Тебе это честь, а нам, великим государям, и сноситься с тобой нечестие, а лай тебе писать – и того хуже. Перелаиваться с тобой – горше того не бывает на свете. Если хочешь перелаиваться, так найди себе такого холопа, какой ты сам холоп и перелаивайся. Отныне, сколько ты не напишешь, мы тебе никакого ответа давать не будем».
Что ж, бури миновали, и шведский адмирал Гилленанкер явился на военных судах у Нарвы. Пушечной пальбою шведы зажигали деревянные крепостные укрепления. Высадили десант, очищали от московитов нарвские окрестности. Шведы опустошили и Кексгольмский уезд. Баторий списался с Христианией. Между лагерями, польским и шведским, пошел беспрерывный обмен офицерами. Баторий не возражал, ежели Юхан (Иоанн Шведский). присоединит новгородскую Водскую пятину. Шведские замыслы простирались далее: он желал сделать Балтику внутренним морем своих владений, а потому заигрывал с Ригой, зарился на Литву, на бывшие владения Ордена, даже - на польское Поморье. Главные силы русских оттеснялись шведами в Псков и Новгород. Ведомые Шенкенбергом ревельцы вышли из города, напали на русские гарнизоны по всей Эстонии.
Литовцы, присматривая отнять Дюнебург, пошли на хитрость: в знак мнимой дружбы прислали тамошним московским воинам бочку вина. Те упились и были перебиты. Тогда же наймиты-немцы, подделав ключи от ворот, пролезли в Венден и вырезали сонных россиян.
Войско Магнуса находилось на зимних квартирах в Оберпалене. Ливонский король хранил спокойствие, ожидал отъезда Иоанна в Москву и роспуска главных сил для собственных решений. Как-то ночью юная супруга расслышала шум на нижнем этаже дома бургомистра, где они с мужем и младенцем столовались. Мария повернулась на постели, чтобы сказать мужу, и нашла его место пустым. Тревожно поднявшись, она подошла к окну и увидела на дворе до двух десятков полностью экипированных рыцарей, в доспехах, с копьями, мечами, щитами, арбалетами и мушкетами. Улица спускалась к реке. По брусчатке стучали копыта лошадей подъезжавших воинов. Они огибали подворье, устремляясь к городской площади. Встававшее светило обагряло циферблат часов на ратуше. Стрелки показывали совсем ранний час.
Набросив на подростковые угловатые плечи накидку из тонкого тюля с брабантскими кружевами, недавно подаренную мужем, Мария на цыпочках пошла к лестнице. Магнус уже поднимался навстречу. Громыхал ботфортами. В отличие от супруги не беспокоясь о сне младенца. Королю оставалось застегнуть застежку и надеть шлем, который он держал в руках, чтобы быть готовым для битвы. Мария вспомнила, что накануне в доме появился какой-то запыленный вестник. Запершись с ним и Шраффером, Магнус долго не выходил из аудиенц-залы. Потом кликнули командиров двухтысячной армии Ливонского короля.
Магнус торопливо обнял супругу:
- Одевайся! Едем!
Мария взглянула в серые мужнины глаза и мгновенно поняла, куда ее зовут. Разбуженный шагами отца младенец вскрикнул. Мария взяла сына на руки и опустилась на кровать, смяв розовый полог. Глаза дочери Владимира Андреевича омрачились слезами. Легкое, почти тщедушное, тело судорожно сотряслось. Король сморщился и опустился подле супруги на одно колено. Он никогда не забывал, что брак оказался без прибыли. Спрятав злость, Магнус в коротких энергичных выражениях объяснил, отчего надо бежать.
Властолюбие тестя нестерпимо. Магнус был бы готов и дальше притворяться верноподданным, но конца Ливонской войне не видно. Силы царя малы, чтобы овладеть ее и выполнить обещание утвердить престол Магнуса. Омерзительные унижения, кои он испытывает, находясь при Московите, готов бы запереть в тайниках души, только приближенным они открыты. Он читает протест в глазах рыцарей. Он вынужден терпеть то, за что по правилам чести должен бросить перчатку. Впрочем, в условиях грязного восточного хамства дуэли немыслимы. Не успеет Магнус рот раскрыть, как окажется в застенке. Магнус стыдится в глаза глядеть товарищам. Старший брат скрывает, но из Копенгагена доносят: в приватных беседах датский король его презирает. Лучшие друзья, вассалы, братья, взорвали себя, но не сдались в Вендене. Чего же он? Следует воспользоваться удобным моментом, перевести войско к Баторию.