О непорядках их устала моя рука выводить слова. Рядом с золочеными верхами белокаменных храмов, крепкими срубами знати лепятся развалюхи курных изб простонародья, весь заработок которых уходит на поддержание жалкого существования. Когда бедный человек сыт, он и счастлив. Об изяществе одежд, повозок, зданий, русичи едва помышляют. Грубая функциональность подавила в сей стране искусство. Большие деньги здесь – сигнал воровства, ибо честно заработать практически невозможно. Богатый человек немедленно облагается значительными налогами, имеющими целью обеднить его до среднего, ничтожного существования. Вот причина, что многие таят богатства, представляются беднее, чем есть. Некоторые богачи ходят в драных однорядках, овчинных тулупах, едят деревянной ложкой, носимой за голенищем. Донос и последующая царская расправа с конфискацией имущества скоры, держат русского человека в постоянном напряжении. Полагается: никто не застрахован от тюрьмы и сумы. Каждый в чем-то да грешен. В своих стражниках московит видит не защитника, но себе неумолимую угрозу, гибель семьи, «добра», потому закапывает деньги в землю, прячет в печной или стенной кладке, отдает на сохранение в монастыри. Банки, которые мы знаем в Ломбардии и в Голландии, у русских не развиты. Ростовщикам, ссужающим под баснословные проценты, вплоть до цены рабства, все завидуют и одновременно ненавидят, хотя и без них каждый тут обманывает каждого. В воровстве и скаредной надежде проходит жизнь. Любой зарится на чужое, ищет способа отобрать, в то же время страшится, как бы не опередили и не отобрали у самого. Суровых законов здесь не боятся, они нарушаемы непрестанно и прежде – высшей властью. Одна правда для богачей, другая – для незнатных. Неуверенность в безопасности подавляет русского человека, заставляет не пускать деньги в оборот , не трудиться, не развивать дар умствования.
Русские, склонные к накопительству, в дни бесчисленных светских и церковных праздников куражатся, бросают средства на ветер, преимущественно на еду и выпивку. Это именуется – «гулять». Праздники затягиваются. Некоторые пропиваются до потери свободы. Становятся солдатами, смердами, то есть посмертно зависимыми хлебопашцами, холопами – полными рабами, кабальными мастеровыми. За хлебное вино, водку, брагу совершаются поножовщина и убийства.
Завезенное табакокурение при мне широко распространилось в среде мужчин, женщин и детей. Табак курится русскими не из чубука, как принято у нас, но из коровьего рога, посередине которого вливается вода, в дыру же вставляется большой величины глиняная трубка с табаком. Дым проходит через воду для очищения и охлаждения. Курильщики затягиваются до того, что в два или три приема оканчивают огромную трубку, ослабевают и нередко падают без чувств. Русские полагают, что табак « прочищает мозг». За табак платят вдвое и втрое. Официально табак запрещен, хотя сам царь иногда курит. При тайной купле, продажей занимаются отчаянные головы. Для секрета табак именуют не настоящим именем, а свекольным или яблочным толченым листом. Военные и казаки – первые распространители понравившегося зелья. До чрезмерности склонны к табаку инородцы, которым ислам не позволяет употреблять спиртное.
Русский человек живет как попало, приобретая богатство по случаю. Особенность: он чрезвычайно доверчив. Лежит в домашней берлоге, мечтает постучавшейся удачи. Случается происходит противное: являются целовальники, это вроде наших судебных приставов. и забирают последнее. Но нет способа более легко обмануть русских, чем сказать им, что их обманывают. За новым обманщиком, сетующим на прежний обман, идут без тягости.
Свиньи отгрызают друг другу хвосты и уши, дерясь за кормушку. Не так ли и поступают и русские. Чтобы перегрызться и кормушка не нужна. Русский недолюбливает соседа изначально и беспричинно. Семейные дрязги тут тоже в обиходе. Жених обычно не видит невесту до замужества, вот и случается получать ему то кривых с косыми, то хромых на ногу припадающими. Разочарование и взаимная вражда – нередкие спутники ложно обдуманных браков.
От природы русские неполноценны, могу сказать о том как врач. Русским досталась худшая для проживания местность по холоду и распутице, три сезона в год бывающим. Неприветливую свою землю не способны они благоустроить без посторонней помощи. Перед нами, иноземцами, русские преклоняются, то льстит. При распродаже имущества обанкротившегося в России сначала отдадут долг иностранному гостю, потом с меж собой разбираются. Так от Рюрика въелось русским в кровь. Иноземное воспринимается в Руси на ура. Англичане в особой чести, возможно из-за кажущей романтичности сего острова, русские со свойственным им упрощенным мышлением любят сказки. Русская знать стремится надеть наши европейские костюмы; едучи на бой, облачаются они в немецкую броню. Пышность с заморского плеча – другая сторона скопидомства.
Законы и установления перенимают московиты без соображения, что на иной почве тот же цветок другим вырастет. Обезьяны никчемные! Лишь шкурный интерес способен привлечь способного европейца в эту страну холода, голода, человеческих несправедливостей. Правители аборигенов звонко платят нам и ладно. Природный полуфабрикат – вот, что от русских на вывоз получить возможно, ибо не способны они по изъяну человеческой природы возделать, облагородить, создать. Не тем концом у московитов руки пришиты. Пенять им надо на Господа, что за грех совершили? Никогда не быть Руси богатой, всегда ехать ей в последнем возке. Богаты могут быть отдельные русские, на собственном народе наживающиеся, его презирающие, сами презрения достойные.
Сей народ покорен и разрознен. Когда драка иль несправедливость, русский никогда не вступится за своего. Трусливыми окунями, щенками, хвост поджавшими, будут глядеть, как щука глотает из их среды, волк вытягивает молочную поросль. Стража и чиновник - не защита на Руси, гражданам - пугало. Посадский или волостной человек, завидя дьяка, дворянина, пуще – отрока боярского, боярина, валяется у того в ногах, в пыли, имея дело. Тот же посадский или крестьянин, получив назначение в должность, немедля чванится, презирает и угнетает недавнюю ровню.
Кроме чувства презрения, ничего не произросло в моей душе к московитам. Лучшего не заслуживают. Золотом моего уважения они не купили. От последнего раба до государя характер тут один: неопрятность, лень, лживость, коварство, продажная бессердечность. Никто здесь никому не нужен, часто – и самому себе. Правительство – враг подданных, подданные – правительства. Те и другие жульничают до невообразимой изворотливости. Правительство внушает, что защищает народ. Тот изображает, что верит. Обоюдный страх объясняет происходящее.
Что касается торговли, то само правительство торгует, поэтому никакая честная конкуренция невозможна. Налоги и пошлины в России столь высоки, что разорят любого коммерсанта, честно их платящего. Оттого каждый преуменьшает достаток. В противном, купец был бы не успешным торговцем, но себя разоряющим дураком. В общем, сама земля здесь под покровом суровых законов насквозь источает ложь и лицемерие. Повсеместное обдирательство заставляет воспринимать власть не защитником и союзником, а злейшим врагом.
Непредвзято сужу о благе северной Руси, ибо, кроме финансовых средств и возможности научных изысканий, ничего меня в ней не привлекало, не туманит глаз мне ни страсть к русской женщине, ни чрезмерная алчность милости царя, всегда непредсказуемой, оттого оскорбительной, ни обида на родину, мой талант отринувшей. Парадоксально, но лучшее для России – полное ее уничтожение. Действительно, вот когда смерть во блага. Пусть некая очистительная волна, сладостный Господний смерч сметет навсегда эти полуазиатские Авгиевы конюшни, дабы благородный европеец не слышал более меж кособоких берез, в просторах полей, на берегах синих озер и рек, на городских площадях и улицах отвратительной брани сего отверженного цивилизацией народа, ни видел ни как жрут они из одной миски полдневное пойло, ни как упиваются вином, пивом и водкою до визга поросячьего, превращая в оргии и свадьбы, и похороны, и богослужения. Народ здесь не думает о будущем, и в неурожай, провеселившись, не приготовив запасов, дохнет с собственным скотом. Если кто тут и берется рассуждать об общественной свободе, то с непременной оглядкой, при алейшей опасности съеживаясь, отрекаясь слов, в скорлупе закрываясь. Русский человек способен легко воспламениться, отважиться на подвиг истинно геройский, но мало способен последовательно идти по пути, однажды избранному и одобренному рассудком.