- Ты меня заумными словами не путай! – передразнил царь, и тут же смягчился: - Чего ты химичишь, физик? Где мое золото?
- Золота пока нет. Дай срок – будет.
- Сбежишь от меня, сукин сын, с золотом, вот то и будет. Зачем я тебе стану нужен.
Бомелий подтянул большую емкость с синеватой жидкостью, помешал в ней шпателем. На дне лежал еле заметный белый осадок. От помешивания порошок поднялся мутными полосами. В покои осторожно взглянул аптекарь Зенке. Поклонился государю и исчез за ширмой.
Иоанн понизил голос:
- Яды приготовил?
Бомелий покосился на царских прислужников, не доверяя:
- Яды приготовлены самые лучшие, - Бомелий показал разноцветные пробирки. – Есть мгновенного действия, есть медленные и мучительные, с судорогами, язвами, кровохарканьем – для особых недругов. Есть и веселящие. Умирая, люди песни поют. Яды изготовлены исключительно безвкусные и бесцветные, окрашены для демонстрации.
Иоанн рассмеялся:
- Налей яда незаметного. Борька попробует.
Не меняясь в лице, Бомелий налил яда в четверть чайной ложки, что была на длинной серебряной ручке, протянул Годунову.
- Пей! – насмешливо сказал Годунову царь. Малюта и Вяземский с услужливой ехидцей подхихикнули.
Годунов спокойно, словно дегустация ядов была обычным его занятием, выпил яд. Царь, смеясь, переводил глаза с него на Малюту, Вяземского и Бомелия:
- Почему Борька жив?
- Мало яда.
- Лей еще!
- Предупреждаю: возможны судороги, галлюцинации, тошнота, рвота, кровавый понос, сыпь розовая. Яд потенцирует алкоголь. Слуга же твой нетрезв.
- Не столь уж он и нетрезв!
Бомелий налил другую ложку. Годунов собирался выпить. Царь выбил ложку, расплескав содержимое:
- Обещал: не будет признаков. Тут же признался про понос и сыпь. Предупреждал: за год службы яда незаметного не выработаешь, на кол посажу… Мой гороскоп готов?
Бомелий отодвинул склянки и сухими предстарческими руками, накрытыми митенками рыжей кожи, расстелил на столе лист толстой бумаги с проведенными кругами и секторами.
- Согласно гороскопу, царь, ты человек энергичный, умный с душою подвижной.
Иоанн оглянулся на Годунова, князя Вяземского, Малюту:
- Подите!
Годунов, Малюта и Вяземский вышли в соседнюю горенку. Здесь на аптекарских весах взвешивал порошки и гранулы Зенке. После принятого яда Годунова стремительно уносило в сон. Он присел на сундук, окованный железной пластиной, прислонился к беленой стене. Черная фигура Зенке мелькала перед светильниками. Решетка окна вырастала из его ермолки ветвистым узором. Он и сам превращался от тени в сетчатого зверя. Годунов пытался разобрать, что говорят в соседней горнице, но оттуда доносились только несклеиваемые обрывки. Их заглушал зычный голос хмельного Малюты, взявшегося допытывать аптекаря о назначении весов и склянок. Вяземский притворно обнял Годунова за плечи, радуясь, что тому худо.
- Лучше скажи, когда я умру? – пытал государь Бомелия.
- Ты родился 25 августа под созвездием Девы в доме Юпитера, громовержца. Критические созвездия для тебя – Скорпион и Рыбы. Болеть и умирать тебе с конца октября по ноябрь и в марте.
Цвет сошел с царского лица:
- Болел я уже в марте… Лет-то сколько жить мне осталось? Говори, не блажь!
Бомелий взял руку государеву. Почувствовал в ней дрожь и биение:
- Линия жизни совсем короткая. Пять лет тебе осталось.
Иоанн вырвал руку:
- На страх берешь!
- Не я говорю – звезды, - Бомелий указал на астролябию.
- Перегадать можешь?
- Чего же, не перегадать! – Бомелий взял приборы и вышел.
Царь двинулся за ним. Крутыми ступенями поднялись на башню. Отсюда открывался вид на Кремль, под ним - молочную в свете неяркой луны Неглинную реку, громаду собора Бориса и Глеба, торговые ряды. Аромат цветущих садов приносил легкий ветер. Небо было чисто, каждая звезда различима, как брызнутая капля.
Бомелий нацелил астролябию. Бормотал, меряя угловые расстояния меж звездами. Выдал:
- Так и есть. С марта пятого по март шестого года от сего дня скончается русский царь.
За кафтан Иоанн подтащил Бомелия к себе, горячо задышал неокислившимся вином:
- Верно, семь на десять лет назад болел я сильно. Владимир Андреевич, двоюродный брат мой, хотел с боярами попользоваться. Смерти моей ждали. Покойнику сыну младенцу Димитрию не желали присягать при матери – Анастасии Романовой, мной в опекунши назначенной Вывернулся я… Оборони от мартовской смерти, знаток! Озолочу, богаты станут и потомки. Отставь яды, приготовь на продленье жизни снадобье верное!
- Против смерти иссякли лекарства в садах, - холодно отвечал Бомелий.
- Бог твой – природа, Елисей. А смерти у нас на Москве мучительные. Малюта знает толк. И я не новин мучить.
- Сделаю все, что смогу.
Царь высунулся в бойницу. Полно дышал, прогоняя хмель
- Что с ней?
Бомелий сразу понял:
- Опять являлась?
- Неустанно мучает.
- Путаешь?
- Как-то?
- Висящий на гвозде кафтан за нее принимаешь?
- Нет, вижу осязаемо.
- Как живую?
- Мысленно, но во плоти! – царь схватился за голову, голова закружилась.
Бомелий, по видимости, не обращал на царскую слабость внимания.
- Любишь ее?
- Дурак! Тебе бы столь назойливо она являлась. Страшусь и ненавижу!!!
Грохоча сапогами, Иоанн спускался по ступеням, держался за стену. Посередине лестницы встретился дремавший Годунов. Царь пинком поднял его. Борис поплелся, шатаясь, растирая закрывавшиеся глаза. Малюта и Вяземский служиво подобрались, вытянулись.
- Околдовали меня, звери! Ищи, Елисей. лекарство! Ищи! – через плечо крикнул царь Бомелию, бережно придерживавшему сферы астролябии.
Путь пролегал по воинскому проходу меж крепостных зубцов. Тихий свет струился с востока. Царь подозвал и взялся втолковывать Борису, что согласно выкладкам Бомелия ему, Деве, требуется жена – Близнец, и никак не Козерог. Из дев нужно отбирать июньского рождения. Борис спросил, обязательно ли девы должны быть дворянского звания. Царь отвечал, что то предпочтительно, сугубого приказа в том нет.
На повороте Иоанн вздрогнул от собственной тени. Он покосился на Малюту и Вяземского, выставил Бориса вперед и шепотом спросил:
- Ты видел?
Борис глядел на государя, сверлившего его своими страшными вылезшими глазами, и терялся, чего ответить, дабы не прогневить.
- Там! Там! – вторил царь.- Проскользнуло!
- Видел! – убежденно отвечал Годунов, не знавший, когда кончится ночь. От смешавшегося с вином яда его мутило, выворачивало наизнанку. Пока царь разговаривал наедине с Бомелием, блевал он на лестнице неисчислимо.
- Чего же ты видел? – недоверчиво вопрошал царь и, сотрясся от пробежавшей судороги и вытолкнул стряпчего себя вперед.
Годунова раздражали навязчивые царские вопросы, но он не мог не отвечать. Борис видел дергавшуюся клинышком бородку, выпученные глаза, редеющий волос, шевелившийся ветром на виске, где вылез из-под шапки. Рука царя дрожала на поясном кинжале. Годунову смертельно хотелось спать, но он не готов был разделить участь Гвоздева. Борис отвечал, как в омут кидаясь, угадывая простую цареву тайну:
- Царица Анастасия поперек дороги прошла.
Иоанн отступил пораженный. Губы его раскрылись и сошлись. Он не совладал с речью. Годунов вместо обычного темного ужаса почуял к нему нечто вроде жалости. Но царь не верил уже ни Борису, ни себе, ни кому-либо:
- Врешь! Врешь! Не ходят покойники, - и опять начал: - Точно видал Анастасию? Божись!
Годунов не видел Анастасии, но не смел врать Богу. Царь же стал страшен. Он перестал существовать как личность с разными сторонами, а превратился в страстный вопрос, требующий немедленного разрешения. Глаза Иоанна странно двигались, будто он черпалкой копал в Годунове. Борис сжался. Ищущий ум его от трепета выдавил образ Анастасии Романовой. Борис не помнил ее, мал был, когда она скончалась, но воображение соткало покойную царицу из рассказов. Первая Иоаннова жена проплыла, как живая. Облившись холодным потом, Годунов перекрестился на крест колокольни Ивана Великого.