Конвульсия пробежала в желваках государя. Он прекратил смотрины, не сказав, какую разгадку сам предполагал в задании. Отпустил девиц по домам и в гостиницу.
Проходя мимо царя, Мария Нагая, которой шепнул отец, осмелилась сказать царю детским неровным голосом:
- А я знала ответ: это душа.
Иоанн не ответил. Шутливо потрепал ее за пушистую щеку, молвил, что она самая лучшая. Малюте и Годунову не понравилась сие нежданное предпочтение: государь на все способен, как знать, чего у него в голове. Оглянувшись на Григория Лукьяновича, Борис нагнал Нагого с дочерью, со сдержанной строгостью выговорил отцу:
- Не душа. Душу человеку Господь вкладывает, значит, она до рождения есть.
Сдав караул, Яков Грязной не пошел в общую воинскую избу, где жили опричники, еще не заслужившие арбатских домов. Он подстерег Ефросинью Ананьину, когда пошла она с шайкой за водой к колодцу. Не успела Ефросинья опустить цепь с ведром, как Яков заговорил с ней. Ефросинья смущенно прикрылась платком.
- Фрося, не хотел говорить с тобой и нехорошо то перед племянником, кому сосватана ты. Только не то все выходит, - голос Якова дрожал. Он оглядывался, не идет ли кто. Двор был пуст, кроме дьячков приказных, спешившему на доклад к Малюте, отбиравшему дела первостатейные, достойные государева внимания.
- Отчего же не то? – спросила Ефросинья, сверкнув глазами.
- И Матвеева ты, и государева. Можно ли?
- Кто же соперничать возьмется с государем?
Ведро глухо ударилось о воду в колодце. Рука Якова поползла по срубу к руке Фроси. Он занозил руку и остановился.
- Ежели испортят тебя?
- Ну-тка!
- А то бежим!
- Скорый ты! Куда бежать? В Литву?.. Чем прокормишься?
- Наемным сделаюсь воином.
- На царя пойдешь?
- За тебя – да. Люба ты мне. А я?
- И ты мне люб. Пошла б за тебя с охотою, если б за Матвея не была сосватана, и - не царь.
- Чего же делать мне?
- Хорошо подумать, что предлагаешь.
Звякала цепь. Ефросинья перелила воду из ведра в шайку и пошла к гостинице, покачивая бедрами. Стройная фигура ее в неотбеленном сарафане будто плыла по воздуху.
Якову устыдился слов своих. Негоже совращать девиц, но он честно жениться хотел. Помехою стояли Матвей и государь. Ефросинья могла достаться ему, если те двое, надежда малая. откажутся. Иначе - порушит он обычаи. Достаточно согрешил он, подделав письмо и промолчав, когда Матвей представил Годунову кандидатками в супруги царские Ефросинью и Марфу. Умолчал, что первая – почти жена Матвею, вторая – не девица, значит, нарушено условие царское поставлять девиц. А как виноват перед обоими Матвей! Яков тоже повинен, и не менее: допустил с Марфою. Но как же трудно поступать честно, достойно, по Писанию, когда вокруг бесчестные, алчные и бессовестные!
Федор Нагой с Василием Шуйским подходили к отдельным опричникам, уговаривая их подать голос за Марию. Опричники ухмылялись, подшучивали над ними и требовали угощения. Отец готов был смеяться над собственной дочерь, мол, какая царю разница, кто жена. Без того живет с любой, кто приглянется. Мария будет царицей по имени, там, глядишь, подрастет. Посоветовавшись с боярами, взяв у них денег, Федор Федорович накрыл стол в палате опричного дворца. Число обедавших за столами было до трехсот и более.
По обычаю блюда подавались без всякого порядка. На больших блюдах вносили хлеба и крупно нарезанные куски лебедей. Обильно лилось вино. Федор Нагой держал дочь на коленях, показывал ее опричникам, говоря что не будет им лучшей потачницы пред государем, чем она.
На пиру не было ни Малюты, ни Годунова, вызванных царем для совета по Ливонской войне. Языки развязались. Выпивший лишнего Шуйский поднялся с места; подученный отцом, сбивающимся языком убеждал опричников поддержать крошку Марию.
Опричники смеялись до колик: « Ну, нам же с ней не жить! Девка-то ладная. Говорите государю!» Поневоле Василий перенимал походку, ухватки и тон голоса Годунова. Ему казалось, что Борис подобным же образом подговаривает клевретов. Сейчас Василий казался себе ума палатой, не объегорить его, не сбить с пути. Шептал опричникам на ухо, брал за плечи. Ему усердно подливали в чашу, и Шуйский уже шатался. Федор Федорович, держа дочь на руках, она – уставшая, в прежнем платье с крылышками, тоже заискивал, до земли опричнине просительно кланялся.
Федор Федорович переживал, в жар-холод бросало. Беспрестанно он клял Годунова. Отчего же от него четыре девки в царские невесты представлены, от нас же и одной ходу не дают? Честно ли? Чепухой ли считаете избрание царской супруги? Будете дурнями последними, пустив дело ответственное на самотек!
Оружничий князь Афанасий Вяземский отвечал, что никто Годунова дальше чина стряпчего не пропустит, с тем не прилежен. Придавать значение мелкотемным козням Борискиным не стоит. Его, как и остальных едва смущал малый возраст Нагой. Царь без того свыше горла самыми красивыми бабами ублажен. Захочет, любую любезную у подданного отнимет. Посмей, пикнуть! Хвалой сочтут! Выбору царя не прекословили, но его очередная женитьба была той блажью, которую не понимали. А раз так, какая разница пять невесте лет, семнадцать-цвет, али полтинник. Алексей Басманов хмыкнул, надолго ли новая царская жена? Не приживаются они у государя. Мрут хуже осенних мух. Шутку шумно поддержали.
Обняв Федора Нагого, погладив по головке дочь его, которую ради смеха в горло сладкого вина влили, Василий Григорьевич Грязной, возгласил общее мнение: опричники любую кандидатуру поддержать готовы, деньжат бы им Федор Нагой с боярами подкинули. Его слова бурно одобрили гиканьем с топотом ног об пол и ударами чаш по столешницам.
В палату заглянул тысяцкий. Из-за спины Малюты выглядывал Годунов. Оба шли к царю. Малюта смотрел по-доброму, сказал своим лишь гулять по-тихому. Годунов же скользнул глазами по собравшимся, будто вбирая их всех в память разом, стараясь никого не пропустить. Животный страх, который испытывал Шуйский перед царем, повеяло от Малюты, вдруг опустил ему внутренности, заныло подложечкой, выпитое комом встало в желудке. Василий оперся о стол, чтобы не шататься. Он тяжело смотрел на Годунова, не в силах отвечать на улыбку друга.
Малюту звали пропустить чашу. Он неткался, видели, что хотелось. Ушел с Борисом. Афанасий Вяземский пошел проводить до покоев. Вернувшись к столу, сказал, что в новгородском походе мало добычи взяли опричники. Действительно, расхищенное пропивалось стремительно. Многие покусились начать строить московские дома да подмосковные усадьбы, и застопорились на фундаменте. Такие разговоры и ранее терлись, потому что облагодетельствованный князем отрок боярский Федор Ловчиков, его словом пробравшийся в опричнину, в открытую заметил, де, новгородцев кто – то предупредил сховать свои богатства. Тут все вспомнили о пустых кладовых в знатных новгородских домах.
Не Годунов ли предупредил, вздумалось Шуйскому. Он вспомнил, как звонили они в колокола. До сих пор для него оставался загадкой сей звон. Приветствовали ли они царя? Не предупреждали новгородцев? Но те бежали царя встречать, не добро прятать. Бес знает, что в голове у Годунова. Шуйский знал: всяк живет ради живота своего. Но какую прибыль видел Годунов от новгородцев? Или они ему тайно подарки дали? Шуйскому померещились обращенные на него вопросительные взоры опричников.
Изрядно опьяненный вином Вяземский, правая рука Малюты, призвал на голову Годунова кары небесные.
Шумное веселье скоро обратилось в хаос. Никто не сдерживал речей. Доставалось всем, не участвовавшим в пиршестве. Собравшиеся же чувствовали себя солью земли русской.
Василий Шуйский, донося отцу о пире, подтвердил ему опричную продажность. «Хотят денег? Соберем!» - сказал Иван Андреевич. Тем же днем вместе с Федором Нагим стал объезжать боярские дворы, собирая пожертвования в поддержку Марии Нагой. Возраст ее опять никого не смущал. Царица царю лишь именем. Блудит и при живой и при мертвой. Все московские бабы-девицы его.