- А было от него письмо.
Годунов посмотрел на Малюту. Явно кто-то нашептывал Малюте. Кто: Басмановы, князь Вяземский?
- Было, - поспешно подтвердил Годунов, чтобы не оказаться в неудобном положении, отрицая очевидное. – Письмо у меня. Не подавал из-за неотложных дел.
- Каких таких неотложных? Что может быть важнее для нас дел Ливонии? – царь поднял голос. Досталось и Малюте, тот не знал, чем раздражил: - Препоны возьметесь мне строить, пошлю отроков учиться в Англию. Заменю вас, неучей! Борька, тащи письмо!
Борис выскочил из палаты. За дверьми он встретил Новосильцева, пришедшего проститься перед отъездом в Константинополь, куда по поручению царя ехал поздравлять султана Селима с воцарением. Уступил ему дорогу в горницу.
Увидев Новосильцева, Иоанн взялся наставлять того, что говорить в оттоманском диване. Не враг царь мусульманской вере. Вот и единокровец султана, царь Саин-Булат, спокойно правит у нас в Касимове, не без добровольности Православие принял… Никогда не согласится Иоанн вернуть Астраханское царство в дань Оттоманской империи, как султаны требуют. Пусть отвратит Новосильцев Селима от повторной посылки турецких пашей с крымчаками на Астрахань, опишет трудности прорытия канала меж Доном и Волгою, задуманного Портой для присоединения Черноморья к Каспию.
Лихудовское направление отвлекло Иоанна. Он утомился, много говоря. Когда Борис пришел с Магнусовым письмом, в палате не было ни царя, ни Малюты, ни Новосильцева, ни Таубе с Крузе. Возвращаясь, Годунов слышал в раскрытое окно, как опричники во дворе обсуждают сообщение Малюты о близком «наказании» Ростова и Суздаля с Владимиром.
Царь на белом коне въехал на Кремлевский двор. Окинул хозяйским взором соборы с крестами, сверкавшими в лучах весеннего солнца, здания приказов, или четей, неровным рядом протянувшиеся у стены, прикрывавшей Кремль с речной стороны. Их соломенные крыши следовало бы давно заменить привозной черепицей, да все руки не доходили. Иоанн легко соскочил с седла на подставленное плечо Малюты и прошел в новый Кремлевский дворец.
Лютеранский богослов Роцита, которого Иоанн собирался уличить в ереси, грелся на возвышенном месте, устланном богатыми коврами. На Роците не по московской погоде было серое немецкое платье с глухим воротником, туго застегнутом на горле. Спор должен был быть о вере. Роциту обязали публично защищать догматы Аугсбургского исповедания. Положения Православия отстаивал царь лично. Митрополит Кирилл в золотом облачении, белом клобуке с крестом и жезлом, иерархи в белых и черных ризах, клобуках и с посохами сидели на лавках. После убиения Филиппа и низвержения Пимена все сделались смирны, слова лишнего боялись молвить, глаз на царя поднять. Цена диспута была высока. В случае проигрыша Роциты ожидалось сожжение построенных в Кремле лютеранской и кальвинисткой божниц.
Для объективности пригласили во дворец всех случившихся в то время в Москве дипломатов и глав иностранных купеческих миссий. Иоанн поклонился им отдельно и воссел, накинув горностаевую мантию, на трон.
Роците как гостю дали слово первому. Он заговорил о непосредственном предстоянии каждого человека Богу, о том, что нигде в Евангелии не прописано, что меж человеком и Господом должны стоять первосвященники. Сказано о попах лишь в Старом Завете, где отмечено, что служат они богу иудейскому, в Евангелии же – молчок. Толмач перевел слова Роциты, и в палате повеял гул церковного неудовольствия. Посохи иерархов застучали об каменный пол. Иоанн пристыдил жестом, сказав: Вот, Роцита, плыл ты к нам морем, а разве не предпочел, чтобы судно вел опытный кормчий, годами и пристальным изучением в навигации поднаторевший, чем моряк случайный, незнающий? Реплику царя шумно одобрило духовенство. Иностранцы молчали. Первый довод Роциты считался разбитым.
Царь попросил напомнить, в чем важнейшее расхождение между церквями протестантскими и латинскими. Роцита отвечал: о беспоповстве он уже сказал, ибо избирают лютеране-верующие из своей среды пресвитера, другое – почитают веру чище дел, ибо некоторые, особенно люди состоятельные, предпочитают скрывать за делами милосердия собственное в Бога неверие. Господь же, проникая в сердцевину души, видит и слышит сокрытое. По вере награждает райским блаженством, а не по делам и вкладам денежным откупающихся от грехов и беззакония. С этим не мог не согласиться Иоанн, обильные вклады в церкви и монастыри производивши. Согласен: искренне раскаяние приближает к Господу, нельзя деньгами купить Спасение, но без денег не строиться церквам.
Не готов был Иоанн поддержать и учение о предопределении, с которым выступил в поддержку Роциты кальвинистский настоятель. Выходило: если божественная Судьба ведет человека и не рыпнешься, то через пять лет умереть царю по предсказанию.
Кальвинист и лютеранин робко предложили крестить взрослых, дабы родители не пользовались детской неосознанностью. Иоанн пылко возразил, как же будут взрослеть младенцы без божьего покровительства? Умирать ли им некрещеными, попадая в ад? Самый резкий протест царя, митрополита и иереев вызвал протестантский тезис о независимости местных церквей. Хватит с них того, что православный Киев имеет отдельного митрополита, на особом положении издревле и Новгород, сам архиепископов ставящий. Иерархи гремели посохами, потрясали кулаками, выкрикивали хулу еретикам. Поддерживая государя, они готовы были простить ему свержение шедшего к десятку пережитых им московских митрополитов.
В пустую повествовать долее. Иоанн был признан победителем судьями, представлявшими православный клир. Царь представил Роците немецкого проповедника Каспара, который, угождая царю, перешел в греческий толк. В заключительной речи Иоанн утвердил: иностранные лекарства нам не подходят, на место личности мы ставим общество, ибо все люди у нас, как не тщеславились бы, думают примерно одинаково. Любой холоп, поставленный на царское место, правил бы, как он – царь. Иоанн же, сброшенный обстоятельствами в крестьянство или холопство, послушно заботился бы о церковной десятине, царском тягле, помышлял бы о посеве, пахоте, промысле или как угодить дворовой работой господину.
Роцита вышел с диспута, понурив голову. Во дворе его освистал и оплевал стекшийся в ожидании разрешения спора московский народ. Будто зная, чем кончится, вокруг лютеранской и кальвинистской церквей уже разложили хворост.
Стоя в свете пламени, пожиравшего церковные стены с кровлею, царь удостоил беседы Бомелия, сказывая о новшествах, которыми брался хвалиться Запад перед «отсталой» Московией.
- У нас есть сенаты и парламенты, утверждающие постановления государей и выступающие с предложениями по важнейшим вопросам, - сдержанно отвечал Бомелий.
- Нет ли у нас Боярской думы?!
- Города самоуправны, имеют собственные магистратуры.
- Нам это рановато, самоуправство городов будет способствовать отделенью и препятствовать в сборе податей. Местностям должно починяться Москве сверху донизу.
- У нас – школы. Пять сотен лет, как открыт в Болонье первый университет. Сейчас же они во множестве. Век печатают книги типографии.
- Я ежегодно даю церквам деньги на приходские школы, да воруют! – скрипнул зубами царь.
Грохот упавшей балки из-под крыши горящей кирхи заглушил еще какие-то слова. Шум перешел в треске, позволявший слышать, как говорил Иоанн о первопечатнике Иване Федорове, издавшем «Апостол» и «Часовник» по митрополита Макария и его, царя, благословению. Подарил Иоанн землю под типографию между Никольским и Заиконоспасским монастырем в столице, да закоренелые монахи с человечишками темными спалили ту печатную фабрику по кончине первого заступника – Макария. Уцелевшее оборудование царь свез в Александрову слободу, подалее невежд. Там и дождался печати Евангелия. Не ужился изобретатель с царем, переметнулся к перекупившему литовскому гетману. Бежал вместе с товарищем, Петром Мстиславцем. Теперь оба печатника уже в Острог собрались.