Богобоязненный кроткий Борис Годунов чурался дворцовых оргий. Прятался в дальних покоях, играясь с Феодором. Кормил птиц, раскачивал младшего царевича на качелях, придерживал от падения на деревянной лошадке, бегал за ним в салки с завязанными глазами.
Иоанна тоже порой охватывали пароксизмы воздержания. Он не находил сил себя сдерживать, но его подвигали к удалению порока физическое угасание близкой старости, какая-либо болезнь пресыщения, больше – религиозное сознание греха. У Бориса за верой таилась не нуждавшаяся в чрезмерности природа. Государь весь был полем битвы желания, для царей почти не существует недоступного, и сознание тщеты совершаемого. Остывая с годами, он более любил смотреть, чем делать. на свальный грех, требуя от опричников соития при себе. Устраивал маскарады, раздавая, одевая в костюмы с венецианскими носами, в маски. Переодевал мужчин в женщин и наоборот. Были сего любители. Некоторые же вынуждены были прикидываться увлеченными, другие участвовали насильно. Дворцовый иноземный сброд: доктора, звездочеты, гадатели, модные зодчие, военные металлурги; бесчисленные прихлебатели: опричники, одновременно к нему стремящиеся и стыдящиеся боярства, само раболепное боярство, молодящиеся воеводы и приказные дьяки, надевавшие личину юношеской прыти при любви к тихим письменным занятиям; женщины: павшие или только ищущие пасть бессовестно подставляемые отцами, братьями, сестрами, подругами, свахами или лезшие во дворец без поддержки купеческие, дворянские, боярские дочери, посадские шлюхи, заморские проститутки, успевшие завести сифилис, ливонские полонянки, ревущие, терпящие, входящие во вкус и ищущие выгоду в вынужденном сладострастии, все они призывались царем для участия в размашистых сценах взаимного соития, содомии и похотливых изысков.
Картины человеческой низости лишь немного рассеивали угрюмое томление государственного сердца, хорошо познавшего, что за скотина человек. Иоанн насыщал подручных свальным развратом, выхолащивал пьяным разбродным устатком. Остро сознавая свои образованность и начитанность, а он был большой знаток книг, преимущественно духовных, Иоанн в собственных глазах поднимался до небес над плотской мерзостью. Сложное он испытывал чувство. Чего вопиют, жалуясь ему, людишки? Чему противятся? Гады они, гады! Жрущие, сеющие семя впустую. И он, долговязый, в золотой мантии, с тяжелым посохом ходил по Опричному дворцу, где во всех углах трахались, лизались или валялись, отвалившись в утомлении или пьяной неспособности.
С рассветом царь приказывал жен и дочерей боярских, других званий развозить по домам. Сам с ближней стражей ехал в окрестности. Жег подвернувшиеся усадьбы, истреблял скот. Опричники разбойничали и, казалось, не уставали насиловать. Царевич Иван с младых ногтей присутствовал, привыкал, прилаживал увлеченья отца ко нраву.
9
Нельзя жить одному, и Борис Годунов избрал Василия Шуйского в наперсники. Желал задружиться, хотя и не чувствовал сердечной склонности. Все же товарищество с порослью знатнейшего рода льстило его самолюбию и могло в дальнейшем, не в нынешних временах, быть полезным.
Борис позвал Василия в уединенную дворцовую палату и предложил по древнему обычаю, шедшему от язычества, выпить вина, смешав его с кровью. Василий подивился. Старший возрастом, он признавал Годунова старшим по уму. Отец настаивал на его дружбе с Годуновым, преувеличивая, а вернее - воображая его влияние на государя, и Василий не сопротивлялся.
Ножами оба сделали надрезы на запястьях, влили кровь в кубки. Годунов глядел на кровь, морщился. Его была жидкая и текла легко. У Шуйского – кровь густая. Годунову пришлось давить ему на предплечье, помогая хоть капле истечь.
Соединились руками, и выпили из серебряного кубка поочередно. Испачкали кровью младые бороды и усы. Вот и стали кровными братьями. Меж братьями нет секретов. Годунов предложил поделиться сокровенным.
Покладистый Василий выложил, что собирались бояре в доме его отца Ивана Андреевича, толковали, как отклонить царя от нападения на их владимиро-суздальские вотчины. Поговаривали, человечка со страхом ждут со дня на день с новым доносом на знатные фамилии. Годунов посмеялся: чего ж не является тот человек. Шуйский отвечал: есть слух, что очернительная челобитная на злоупотребления боярских кормлений в Суздале и Владимире уже составлена, да не сыщут отчаянного пройдоху, который преподнесет ее царю при его выходе на Красное крыльцо. Годунов согласился: похоже то на истину. Нет нужного человечка, вот и задержка.
«Чего же еще говорили бояре?» – нетерпеливо спрашивал он. Василий рассказывал единокровному: «- А то, что надо молиться, чтобы Господь вернул государя на стезю уваженья старых Рюриковов родов. Много сделано ими для отечества, не токмо крали. Надо молиться о царском здоровье и долголетии. Хотелось бы точнее знать, сколько проживет царь и когда вступит наследник его Иван. Договорились бояре ночью пойти не по христианскому обычаю погадать к астрологу Бомелию, узнать – долго еще править Иоанну».
Василий говорил одни слова, а Борис понимал другие. Прижал царь бояр хуже смерти, не знают, как избавиться. Рады были бы несказанно извести его да и царевича Ивана. Не попросят ли у Бомелия яда, вроде не для царя, на лечение, а там царю и подольют?.. Кого же намечают на царствие? Монаршего рода оставался только дурак Феодор. Наметили править при нем, вертеть флюгером. Годунову при таком раскладе ничего не выходило. Придя во власть, бояре немедленно распустят опричнину, отодвинут от трона всех с ней связанных, в том числе и Годунова.
Что делать? – рассуждал Борис. Одно из двух: или выдать царю склонявшихся к заговору, или присоединиться к боярам. В последнем случае, замешкавшемуся с присоединением и незнатному Годунову не дадут теплого места при душевно неспособном малолетнем Феодоре.
- Чего ты? – спросил Василий, заметив отстраненный взгляд товарища. – Твоя очередь. Тоже тайну какую-нибудь расскажи.
Годунов вздохнул:
- Если б я ведал какую тайну, Вася! Но я перед тобой в долгу. Как что узнаю, тотчас поведаю. Мы же теперь кровные братья. Один за другого.
Василий и Борис обнялись и троекратно расцеловались. Поклялись никому не говорить о свершенном побратимстве. Обнимая Василия, Борис задумал проникнуть ночью к Бомелию и подслушать, не ведет ли тот какие возможные к использованию беседы.
Полагая Якова и Матвея Грязных обязанными ему, Годунов ближе к полуночи пошел в покои Бомелия. Тому отвели две дворцовые комнаты. В первой располагалась лаборатория, во второй – спал он и Зенке. Позаимствовав ключи от дворцовых покоев с того места, где они висели под присмотром опоенного вином ключника, Годунов осторожно подошел к сеням, прислушался. Изнутри не доносилось не звука. Годунов открыл дверь, кликнул Якова и Матвея. Грязные, ставшие орудиями Бориса, лежанияания е к мспользованию беседы.ным.по Опричному дворцу, где во всех углах трахались, лизались или валяпротиснулись следом.
Они оказались в лаборатории. На длинном широком столе стояли реторты, перегонные кубы, медная и стеклянная причудливой формы посуда. Лежали дорогие сердцу чернокнижника астролябия, небесные атласы и таблицы эпициклов и дифферентов, и звездный глобус, где Земля в середине, а вокруг на орбитах планеты с Солнцем. По углам тлели на стенах светильники: в жиру тлели тряпицы. Напряженному слуху Годунова показался шум в соседней комнате. Он с предосторожностями туда, и никого не обнаружил. Матвей знаком позвал его вернуться к дверям. Борис глянул и увидел Бомелия с польским послом. Оба шли по коридору, тихо разговаривая. Почти у самых дверей остановились. Быковский протянул Бомелию увесистый мешок. Юрий Быковский пошел назад, а Бомелий открыл дверь покоев.
Годунов и Грязные успели встать за полки с огромными книгами в телячьих переплетах, а меж книг - банки, склянки, горшки. В полутьме комнаты спрятавшихся не было заметно.