Матвей спрятал деньги на груди. Географус ловко вытащил мешок из рук задумчивого Якова:
- Почему мне и им одинаково? Моя задача была трудней.
Годунов опять пропустил мимо ушей:
- Поскачите втроем за Берег дозоры проверять. Вот дорожная грамота, - он протянул кожаный свиток, скрепленный сургучом.
- Как же так? – растерялся Матвей, помнивший внушение батяни, саднило ему служенье Годунову. – Отец меня не отпустит.
- Не мальчик ты, а воин. Я тебе приказ даю, - отвечал Борис.
- Мне и в Москве хорошо, - заметил Географус. – Пойду я пожалуй.
- Никуда ты не пойдешь. Поедешь с Грязными. Или за нынешнее представление кожу с тебя живого сдерут, я устрою, - голос Бориса зазвенел металлом.
Географус опустил голову, огрызнулся:
- Сам представлять царя велел!
Он решил пока подчиниться Годунову, но сбежать при первом удобном случае. Рискованные деньги были у Бориса.
- Чего же здесь будет? – спросил Яков, думавший о Ефросинье Ананьиной.
Годунов рассудил, что он о Магнусовом письме:
- Я как-нибудь выкручусь. Главное, вы скачите за Оку. До срока не показывайтесь.
В опричной конюшне Матвей и Яков сели на своих лошадей. Безлошадный Географус позаимствовал ту, что постатней. Наметанный глаз и случай послали ему бойкую кобылку Алексея Даниловича Басманова. Вскоре трое уже клали на грудь крестные знамения, проезжая мимо арбатских церквей Бориса и Глеба да Тихона Чудотворца.
Годунова же ждал новый неприятный разговор. Марфа Собакина схватила его за рукав и утащила в темный угол галереи. За всеми подглядывавшая, она заметила, как уезжал Матвей. Боялась, не навсегда ли. Его отъезд разрушал надежды на очищение его греха в браке с ней.
- Зачем подсобил Грязным уехать?! – шептала она.
- Посланы они государем, - одними губами отвечал Годунов, следя, чтобы не были они замечены случайно проходящим царедворцем. Под стенами дворца во дворе бегали с факелами опричники, готовились к царскому отъезду в Слободу. Ставились под хомуты кони. В телеги укладывались доспех, дорожные припасы и всегда возимая походная часть царской казны.
- А если я у царя спрошу? – настаивала Марфа.
- Кто тебя к царю пустит? Кто даст заговорить?
- Изыщу. Я – сильная.
- Слаба любая баба сильная.
Марфа слезами фыркнула, вытерлась концом платка:
- Устрой свадьбу мою с Матвеем!
- На что он тебе? Не люба ты ему.
- Женится, детки пойдут – полюбит.
- Ты – царская невеста.
- Доколе. Который месяц ждем!
- Погоди. Сама знаешь, пока царь не откажет – нельзя, - со сдержанной насмешливостью Годунов отодвинул Марфу в дальний угол. По галерее, гремя сапогами, прошли Алексей Басманов с сыном. Алексей Данилович ругался, куда делась лошадь. Свет факелов удлинял их фигуры. Они казались исполинами. Спрятавшегося с Марфой Годунова тень, наоборот, принизила до черных пятен у пола.
- Царь еще тебя выберет, - прошептал Марфе на ухо Борис. От нее пахло прелым бабьим запахом. Он ощущал робко шевелимое желание. Все же, мысль попользоваться телом Марфы вставала перед ним кощунством. Хотя было интересно, откажет ли она ему, порченная.
- Как же он меня выберет? – глухо ревела Марфа. Как многие, она безмерно желала выбора. Разуверилась ожиданием. Нервы сдавали. Хотела обеспечить про запас Матвея. – Ты бы знал!
- Я знаю.
- Матвей рассказал? – взрыв слез, рыданий.
- Борис, ты где?! – послышался капризный голос царевича Ивана.
Царь с ближним опричным кругом уже выехал со двора. Нужно было отправлять царевичей. Слабый Феодор не сидел на коне. Легко утомляемого, его нужно было на руках снести в повозку.
- Повивальные бабки прознают, когда проверка будет. За обман на казнь поведут. Суд царя скор! – шептала сомневавшаяся в судьбе Марфа.
- Тут, кроме тебя, вдовы в царицы лезут.
Бабье злое любопытство разожгло Марфу:
- Кто? Скажи! Я – никому… Девочек осьмилетних к нему вели. Я видала!
Годунов молчал. Со двора все более настойчиво его кликали. Крутившиеся около царевичей опричники ничего не говорили про Годунова. Не имея наказа, у каждого своя должность, ждали, когда царевичами займутся на то назначенные.
- Слухай меня! – отодвигая Марфу, освобождаясь от ее жаркой близости, спешно сказал Годунов.
- Я слухаю!.. Чего же ты Фросю Ананьину царю представил. Я видала!
- Все ты видала!
- Фрося тоже за Матвея хочет!
- Станешь царицей, меня не забудешь?
- Как стать-то?!
- Меня слухай!
- Чего слухай! Фрося тебе зачем?
- Молчи. Не разумеешь!
- Что же царю все равно, взять в царицы девку, бабу, вдову или девочку осьмилетнюю? Чего будет делать с девочкой? В куклы играть? – Марфа хмыкнула. – Ожидать возраста? Порвет он ей прелести.
- Не твое дело, - оборвал Годунов. – Иди гостиницу. Жди, какой приказ дальше будет.
- Крестись. Пособлять не обманешь?
Хитрая Марфа ставила Годунова в неловкое положение. Да он был не прост. Новый троекратный призыв заставил Годунова побежать на двор. Он не успел перекреститься.
Длинная процессия всадников, возков, увозимых знамен и хоругвей протянулась по Москве на северо-восток. Разбуженные конским топотом, скрипом колес и светом факелов жители испуганно глядели в окна. Царское войско снова уходит. В который раз! Никто не знал, куда шли отряды. В поход на своих ли, чужих. Уже стелился слух: вскрылась новая измена. На царя было покушение. Кроме горя, не предчувствовали ничего. Тоскливо выли псы, различая черепа своих соплеменниц, притороченные к опричным седлам.
Брезжил рассвет, и облитые его розовым цветом, пять всадников, трое посланных и два послуха, уносились прочь от столицы. Утренняя свежесть бодрила. Яков испытывал приподнятое чувство, отодвинувшее недавние неприятности и дурные предчувствия. Яков поглядывал на Матвея и Географуса, не вкушают ли их души подобное. Матвей был сосредоточен. Он выполнял работу, не более. Особенность жизни на Москве – всегдашняя неуверенность, не обманут ли с оплатой. Матвей гадал, щедр ли окажется Годунов. Не прогадали ли они с дядею, без особенной записи, уговора, вот так, молчаливым согласием, поступивши к нему на службу. Географус все оглядывался назад. Не хотелось ему уезжать от теплых хоромин. Там жизнь, там мечта. За его скоморошьи представления ни один зритель не платил добровольно столько, сколько отсыпал Годунов за показ царя с возлюбленной супругой. Эх кабы продолжить в том же духе, можно и собственный дом скоро срубить! Игра была легкая. Географус Годунова за щедрого дурака посчитал, не ведая, какому испытанию подвергался. В возбуждении успеха пущенные в стрелы он почитал за аплодисменты.
Коней не жалели. Скакали, как в погоне. На взмыленных лошадях прибыли на Оку. Река стелилась в тумане. На другой конец шла веревка. По ней ходил плот. Земские воины охраняли переправу. Яков показал им грамоту. Десятник не разумел в чтении, но вид оттиснутого Георгия Победоносца на гербе убедил его. Два воина встали на плот, и вместе с Грязными, Географусом и послухами направили зыбкий помост на другой берег.
Опричники и Географус спрыгнули в мелкую воду. Свели коней, дали передохнуть, листвы пожевать. Правый берег Оки высок, а от неизвестности пути казался еще выше. Белые клочки тумана застревали в подлеснике. Сбоку пробивалось солнце. Огненными малиновыми ножами резало невыспавшиеся глаза. Развернули сами почитать данную им Годуновым грамоту. Доверили разбирать вслух Географусу.
Из грамоты выходило: посланы они досмотреть сторожевые заставы, главным назначен – Яков Грязной. Первое – дело службы. второе же неприятно подивило Матвея. Он был старшим по возрасту и будучи опричным пятидесятником должен быть главным. Он, а не младший по возрасту и должности писец. Годунов сознательно определил начальником способного, не старшего годами и не получившего протекцией отца пятидесятничество Якова. Экстраординарным правом переставлять места , даже в незначительных случаях, как сейчас, обладал только государь. Матвей не мог не посчитать определенное в грамоте за описку и решил не повиноваться Якову. Дядя и без приказа по уму первенствовавший в паре с племянником не принял изменения разряда и продолжал спрашивать Матвея о малейшем шаге. Матвей все одно куксился на Якова и Годунова.