Жена Захара, Настасья, уже несла мужу сапоги, её глаза были полны ужаса. Трясущимися руками Захар прямо во дворе натянул сапоги, слуга помог ему заменить домашний кафтан на служебный. Некогда было выводить и запрягать другого коня или налаживать кибитку, и оба брата уселись вместе на одного, того, на котором примчался Кузьма с веча. У Захара тряслись руки, он с трудом соображал, что происходит. Но Кузьма знал, что делать, он думал об этом всю дорогу.
— Запирайте ворота, — крикнул он жене. — А ты, Санька, — скомандовал слуге, — ступай за ворота, а как увидишь толпу, кричи, что Овин побежал на владычий двор прятаться. Они тебе поверят, тем паче что это правда. Лишь бы дом не порушили да деток наших не порешили!
Но Саньке не пришлось отводить беду от дома. Толпа мстителей быстро перебралась через Великий мост и домчалась до Овиновой улицы. Братьев заметили на повороте к детинцу, кто-то узнал их, и все кинулись следом. На свою беду, братья бросились сначала под защиту Святой Софии, но она оказалась запертой: литургия задерживалась. Братья развернули коня и кинулись к митрополичьему дворцу. Но и там двери оказались, как назло, на запоре. Возможно, слуги вместе с архиепископом отправились на вече. Овины рванули к зданию приказа, здесь их и настигли преследователи, распалившиеся от погони, разгорячённые, как охотники, настигающие жертву. Они стянули братьев за ноги со взвившейся лошади и, не устраивая даже видимости суда, принялись молча и озверело месить их кулаками и ногами. В воздухе повис резкий вопль Кузьмы: «За что?» Вопль, который издаёт почти каждый безвинно погибающий человек...
Московские послы отбыли, как и собирались, на следующий день, в первый день лета. Они везли своему государю, великому князю Московскому и всея Руси Иоанну Васильевичу бескомпромиссный ответ: Великий Новгород — сам себе господин, покоряться не желает.
Глава II
ОСАДА
Господь посылает нам испытания за грехи наши, напоминая, что все мы уязвимы одинаково — и богатые, и бедные, и сильные, и слабые. 31 мая, когда в Новгороде пролилась кровь христианская из-за людской злобы и бессилия, на Москву, словно в наказание, обрушился мороз нежданный. Утром в субботу, в самый последний день весны, проснувшиеся люди не поверили глазам своим: земля вокруг побелела от снега и льда, деревья вместе с распустившимися уже листьями покрылись инеем, лужи промёрзли насквозь. Впору было сани запрягать. А ведь начало мая выдалось тёплым и ласковым, дружно зацвели яблони и вишни, выбросив обильные крошечные завязи, обещавшие добрые плоды. На московских огородах взошло всё, что успели уже посеять: озимые, злаки, зелень, корнеплоды... Мороз не пощадил ничего. Когда к обеду яркое, летнее уже солнце растопило льдинки и отогрело промерзшую зелень, она представляла из себя плачевное зрелище: безжизненные растения плашмя полегли на грядках.
Даже великая княгиня Софья Фоминична, оставив прежде намеченные заботы, бросилась с утра пораньше в свой дворцовый сад на склоне Боровицкого холма, в котором любила прогуливаться одна и с детьми и где иногда с удовольствием сама занималась крестьянским делом. Мороз не пощадил и их дворцовое хозяйство: даже дыни в теплицах и те частично помёрзли. Фруктовые деревья, которые только что накануне горделиво красовались пышными, осыпанными завязью и остатком цвета ветками, поникли, а оттаявшие капли влаги на коре и листьях напоминали слёзы.
Софья в первую очередь кинулась к розам, которые были предусмотрительно укутаны, и подоспевший к ней садовник обнадёжил: розы могут ещё отойти. Однако большинство цветов придётся пересаживать заново. О собственных фруктах и ягодах москвичам в этом году придётся позабыть...
Иоанновы послы домчались из Великого Новгорода домой, в Москву, за пять дней. Путь этот был объезжен и обустроен, в специальных путевых дворах, или ямах, устроенных по указу Иоанна, меняли лошадей, кормили, давали ночлег. Оттого задержек для государевых послов не случалось.
Великий князь принял прибывших не откладывая, прямо в своём кабинете в присутствии ближних бояр. Рядом с ним находился его сын, Иван Иванович Молодой. Все по жесту Иоанна расселись вдоль стен, лишь ездивший с послами великокняжеский дьяк Василий Долматов остался стоять у входа.
Докладывал боярин Фёдор Давыдович как глава посольства. Он поднялся с места, поклонился великим князьям, а затем и присутствующим боярам, сделал два шага в сторону стола: