Марфа Борецкая и тут ко кресту не явилась, клятвы верности государю не дала. Посыльному, который отправился по приказу старосты в её дом, ворота не отперли, словно все вымерли. Уклонился от целования креста и староста купеческий Марк Памфильев, тоже сказался больным. Ясно, что об этом тут же было доложено московским боярам.
18 января в стан Иоаннов к Троицкому монастырю потянулись именитые новгородцы — бить челом государю, чтобы принял их к себе на службу. Это был венец его победы: лучшие мужи города прибыли к нему на поклон и предлагали свои услуги. Он сам вышел им навстречу и пообещал, что всем найдёт дело по силам и достоинству, что отныне их долг повелевает, наряду с исполнением государственных обязанностей, также извещать великого князя обо всех злых против него умыслах, не исключая ни брата, ни друга. Новгородцы, — куда деваться, — обещали ему всё, что он требовал.
С этого дня Иоанн, как и обещал, снял с города строгую блокаду, разрешил беженцам вернуться к своим разорённым домам, приказал поставлять хлеб голодающим. Город вздохнул, но судорожно, осторожно. Ибо вторая беда и не думала отступать. Мор продолжал косить обессиленных людей без разбору.
20 января Иоанн отправил в Москву гонца к матери, митрополиту и сыну-наследнику с радостным известием, что он привёл Новгород в полную покорность.
В Москве сообщение встретили без особых торжеств и радости — все адресаты были заняты решением собственных проблем.
Геронтий готовил освящённый собор, который должен был утвердить кандидатуру на место покойного епископа Тверского Филиппа. Он спешил, ибо мечтал провести его без великого князя, своей волей, впервые будучи хозяином и распорядителем столь важного события. Он хотел наконец-то утвердиться в глазах русских святителей как единоличный духовный авторитет на Руси, которому и сам великий князь — не указ. Торопясь провести мероприятие до приезда Иоанна, он разослал гонцов во все концы Руси с приглашением святителям срочно прибыть в Москву. И тут же получил первый щелчок по носу. Архиепископ Ростовский Вассиан было отказался прибыть на собор, сославшись на состояние здоровья. «Наглец! — думал владыка. — Когда ему самому надобно, он оказывается тут как тут, независимо ни от чего. А теперь, конечно же, знает, что государя нет на месте, что он в Новгороде, оттого не спешит, не считает нужным явить своё усердие мне, Геронтию».
От этой мысли митрополит даже поморщился, как от зубной боли. Они знали друг друга давно, многие годы, с тех самых пор, когда Вассиана, малоизвестного инока Пафнутьевой обители, по рекомендации самого игумена Пафнутия назначили настоятелем Троице-Сергиева монастыря. Он, Геронтий, к тому времени уже чуть ли не десяток лет возглавлял Симоновскую обитель. На его глазах происходило быстрое возвышение Вассиана. Сначала его перевели игуменом в великокняжеский дворцовый Спасский монастырь, а уже через два года на влиятельнейшее в церковной иерархии место — архиепископом Ростовским. Его же, Геронтия, перед тем поставили всего лишь епископом Коломенским. Это было обидно.
Но даже теперь, когда Геронтий стал всё-таки выше Вассиана по сану, тот всё равно умудрялся подавлять митрополита своим авторитетом. Разве может это понравиться? Будь его воля, он бы этого Вассиана в порошок истолок. За всё сразу. За высокоумие и гордыню, за то, что был духовником и любимцем великого князя и его матушки, вдовой великой княгини Марии Ярославны. За то, что происходил из родовитой семьи и получил хорошее образование и воспитание, умел держать себя, никогда не суетился, слыл русским Демосфеном за обширные знания Священного Писания и святоотеческой литературы, обладал огромным авторитетом у паствы.
Говорили, что именно ему предложил Иоанн после смерти митрополита Филиппа освободившийся первосвятительский престол, но Вассиан отказался, и тогда был избран он, Геронтий. С ним государь советовался по многим сложным вопросам государственным, прислушивался к его мнению.
Геронтий ловил себя на мысли, что завидует Вассиану, его манерам, речам, его литературному таланту — лишь недавно тот закончил «Житие Пафнутия Боровского», своего учителя, и все хвалили его за удачный труд.
Упрекал сам себя митрополит за дурные мысли, каялся, просил Господа простить ему этот грех. Но чувства, которые он испытывал, думая о Ростовском владыке, были неподвластны ему.