— Врёшь, переветник, — закричала толпа, которая уже жаждала мести. — Врёшь, изменник! Собака!
Над толпой взмыли кулаки, а в одном месте мелькнуло лезвие топора. Феофил хотел вступиться за Василия, которого хорошо знал, в том числе и как активного сторонника новгородской свободы. Но понял, что это опасно. Он инстинктивно сделал шаг назад, и в тот же момент несколько рук из толпы выхватили посадника и с возвышения стянули на землю.
— Стойте, — крикнул архиепископ, — стойте, надо доказать его вину!
Но его голоса уже никто не слушал. Остервеневшая толпа молотила Никифорова, вымещая на нём всё накопившееся за напряжённый месяц зло и свой страх перед будущим. К разъярённой, истязающей посадника кучке плавно приплыл по воздуху передаваемый из рук в руки топор, и вот сверкнуло в воздухе его большое острое лезвие. Народ отхлынул, но тот, кто бил, уже не мог остановиться. Он махал и махал топором, пока от Василия, крепкого и недавно ещё совсем здорового мужика, не остались лишь красные куски мяса, перемешанные с обрывками одежды, клоками волос и окровавленными алыми кусками бывшей белой рубахи. Арбузьев, поняв, что убийца разошёлся не на шутку, изловчился и перехватил в воздухе из рук этого полупомешанного мужика мокрый, окровавленный топор, а когда тот, не умея и не желая остановиться, кинулся и на самого Арбузьева, дал ему по башке обухом так, что убийца сразу осел и притих. На какое-то мгновение толпа замерла, люди заглядывали через головы друг друга, чтобы увидеть то, что осталось от только что стоявшего перед ними Василия Никифорова, но сознание столь лёгкой победы и вид крови только раззадорили некоторых заводил, и над толпой разнёсся крик:
— Теперь пусть Овин ответит перед народом! Смерть Овину!
Архиепископ с ужасом представил, что может натворить эта страшная толпа, и попытался остановить её:
— Стойте, не смейте, грешники! — кричал он.
Часть народа послушалась владыку и осталась стоять возле постамента. Но чуть не сотня мужиков, разогретых возбуждением и жаждой мести, тронулась уже с места. Кто-то незаметно, но настойчиво вытянул из руки Арбузьева топор, и уже через минуту его лезвие мелькнуло над удалявшейся оравой.
В это время брат Захария Григорьевича Овина Кузьма скакал верхом на лошади в сторону своего дома. Он стоял на самом краю площади и видел всё, что происходило на вече. Схватив привязанного им к чужому забору коня, он помчался предупредить брата о надвигающейся на их дом опасности. Хорошо, что вече проходило на Торговой стороне, а дом Овиных располагался на Софийской, и их разделял длинный Великий мост через Волхов. Сознание надвигающейся беды сжимало сердце Кузьмы, несмотря на то что он не бывал в Москве и не мог отвечать ни за реальные, ни за мнимые преступления брата. Но он понимал, что эти разъярённые люди могут сейчас запросто разнести весь их дом с его хоть и крепкой, но вполне уязвимой оградой, с его прочными дубовыми воротами, которые вряд ли устоят перед натиском сотни озверевших мужиков и под их топорами. А там под руку попадут и жёны, и дети...
Он представил свою милую Арину, сыночка Василия, которые жили вместе с ним в отцовском доме под одной крышей с братом Захаром и его семьёй. «Господи! Хоть бы их-то спасти, хоть бы дом спасти, чтобы не оставить детей беспризорниками», — думал Кузьма, слившись телом с крупом коня в едином порыве скорее доскакать до дома. Как хорошо, что он отправился на вече верхом, что не полез вперёд к вечевой башне, а схоронился незаметно за великокняжеским дворцом, что надвинул свою шапчонку на лицо, чтобы не привлекать к себе внимания. Это Господь его надоумил, слава тебе, Всевышний!
Он с ходу чуть не врезался в ворота и что было сил, не слезая с коня, ударил в них сапогом. И лишь потом нащупал верёвку и дёрнул за неё — колокольчик во дворе тут же ответил громкими звуками, залаяли собаки. Он продолжал звонить и кричать до тех пор, пока слуги не отворили ворота.
— Где Захар? — закричал он на весь двор.
— Что стряслось? — не спеша, вразвалочку вышел на крыльцо старший брат, одетый в домашний кафтан и старые стоптанные валенки, которые носил дома в прохладную погоду.
— Толпа, убивать тебя идут, срочно! Скрывайся! — прерывистым от волнения голосом проговорил Кузьма, и голос его чуть не сорвался от волнения.
Захар побледнел, по виду брата, да и по сложившимся обстоятельствам он понял, что тот не шутит.
— Запирайте ворота! — крикнул он слугам.
— Какие ворота? — завопил Кузьма. — Да они вмиг снесут и твои ворота, и тебя вместе с ними. Быстро, надевай сапоги, бегом на владычий двор — только там сможешь ты спастись. Если успеешь, если Феофил не выдаст.