Неудивительно, что в результате подобной политики Людовику Венгерскому было трудно завоевать расположение местных баронов, что было необходимым шагом на пути к укреплению его власти над королевством. Ему нужны были знатные семьи, такие как Бальцо и Сансеверино, в качестве администраторов, но бароны и сеньоры этих домов, потрясенные венгерскими репрессиями, отказывались сотрудничать и вместо этого замышляли восстание. (Король Венгрии, настолько мало понимал своих новых подданных и их отношение к его покойному брату, что присвоил имущество, принадлежавшее братьям Пипини, и изгнал старшего из них из Неаполя, что, естественно, привело к переходу членов семьи на сторону оппозиции, где они внесли свой весомый вклад). Поначалу это восстание проявилось в форме неповиновения: когда король Венгрии требовал, чтобы граф или барон явился ко двору и повиновался своему новому государю, Людовик неизменно получал вежливый ответ, что, к сожалению, болезнь не позволяет вассалу явиться на аудиенцию.
Это оправдание приобрело новый, гораздо более угрожающий оттенок в конце апреля, когда в Неаполь нагрянула чума. Боккаччо, находившийся в королевстве во время венгерской оккупации, оставил в Декамероне пронзительное описание Черной смерти:
Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрагивавшемуся. Дивным покажется, что я теперь скажу, и если б того не видели многие и я своими глазами, я не решился бы тому поверить, не то что написать, хотя бы и слышал о том от человека, заслуживающего доверия. Скажу, что таково было свойство этой заразы при передаче ее от одного к другому, что она приставала не только от человека к человеку, но часто видали и нечто большее: что вещь, принадлежавшая больному или умершему от такой болезни, если к ней прикасалось живое существо не человеческой породы, не только заражала его недугом, но и убивала в непродолжительное время. Такие происшествия и многие другие, подобные им и более ужасные, порождали разные страхи и фантазии в тех, которые, оставшись в живых, почти все стремились к одной, жестокой цели; избегать больных и удаляться от общения с ними и их вещами... Более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети... Так умерло много людей, которых можно было бы спасти, если бы за ними присматривали… Многие кончались днем или ночью на улице; иные, хотя и умирали в домах, давали о том знать соседям не иначе, как запахом своих разлагавшихся тел. И теми и другими умиравшими повсюду все было полно[175].
По некоторым оценкам, за три месяца Неаполитанское королевство потеряло почти половину своего населения.